Патриция Мэтьюз - Мечты сбываются
– Мама!
– Что, детка? – Фейс села и протерла глаза. – Что случилось?
– Уже рассвело, мама.
– Верно. Боже мой, не знаю, почему я проспала! А что разбудило тебя, Хоуп? – Она улыбнулась.
– Мне приснился сон.
– Плохой сон, милая? – Фейс пригладила спутанные после сна волосы дочери.
– Да, мама.
– Знаешь, всем нам время от времени снятся плохие сны.
«Да, – подумала Фейс, – мне-то уж точно!» Даже когда она падала от усталости, ей часто снились сны – настоящие кошмары, – в которых ее преследовали нищета и голод.
– Однако, – она выпрямилась и взяла себя в руки, – если вы, дети, хотите получить завтрак, мне пора приниматься за дело.
Выбравшись из гамака, она сбросила ночную рубашку и надела нижнее белье и рабочую одежду. Хоуп тем временем тоже оделась и теперь стояла возле гамака, в котором спала Чарити.
– Разбудить Чарити?
– Нет, пусть еще немного поспит. Принеси с речки ведро воды, пока я буду разводить огонь.
Хоуп взяла деревянное ведро и вприпрыжку направилась к выходу из хижины. Открыв дверь, она уже собралась выйти, но вдруг приглушенно вскрикнула и отступила назад.
– В чем дело, Хоуп? – Фейс в испуге подбежала к ней.
– Взгляни!
Фейс осторожно выглянула наружу и увидела, что кто-то растянулся у самого входа. Думая, что это один из забулдыг спьяну выбрал для сна их порог, Фейс решительно оглянулась по сторонам в поисках какого-нибудь оружия, но тут фигура приподнялась.
– Котти! Боже мой!..
– Простите, если напугал вас, госпожа. – Котти робко улыбнулся. – Я ушел из «Короны» и от господина Беллера, но было слишком поздно, чтобы будить вас. Я думал, что проснусь раньше. – Котти поднялся и пригладил волосы.
– Но где же ты будешь жить, Котти?
– Ну, я подумал… – он глубоко вздохнул, – я подумал, что мог бы построить себе хижину рядом с вашей. Если, конечно, вы не возражаете.
– Возражаю? Конечно же, нет! Мы будем чувствовать себя гораздо спокойнее, если ты станешь жить по соседству. А учитывая, что почти все свободное время ты проводишь с нами, – она улыбнулась, – тебе это тоже будет очень удобно. – Фейс сделала паузу, не желая смущать его, но затем решилась высказать вслух то, что было у нее в душе. – Ты же знаешь, Котти, что мы считаем тебя членом семьи. Ты сделал для нас так много, как мог бы сделать только сын или брат.
– Благодарю вас, госпожа. – Котти опустил голову, покраснев одновременно от смущения и удовольствия. – Мне приятно помогать вам. А теперь, пожалуй, мне нужно пойти заняться делами, но днем я вернусь и начну строить хижину.
– Не хочешь сперва позавтракать?
– У меня есть хлеб, сыр и немного вяленого мяса, – ответил он, отрицательно покачав головой, – но вечером я, пожалуй, присоединюсь к вам, если до тех пор приглашение еще останется в силе.
– Ну конечно, Котти. – Фейс снова улыбнулась и, протянув руку, откинула назад волосы с худенького мальчишеского лица, в то же время боясь, что этим оскорбит его мужскую гордость, но Котти ответил ей широкой улыбкой.
– Значит, решено. Я начну днем.
Засунув руки в карманы и насвистывая, он с независимым видом зашагал прочь, а Фейс смотрела ему вслед со смешанным чувством радости и горечи и думала, что в свои тринадцать лет он больше мужчина, чем многие взрослые. Она догадывалась, что его «бизнес» был не вполне законным, но не чувствовала себя вправе винить его за это. В такое время и в таком месте каждый делает то, что считает нужным, чтобы остаться в живых. Важно лишь, с какими людьми связывает его этот «бизнес» и в какой атмосфере он совершается, ведь, несмотря на внешнюю зрелость, Котти Старк еще мальчик, и его, как тонкий прутик, можно согнуть и придать ему любую форму. «Интересно, – подумала Фейс, – каким он станет, когда повзрослеет?»
Глава 7
Из дневника Питера Майерса
«День первый.
Поскольку я не имею представления о том, какое сегодня число, буду считать этот день первым днем моей новой жизни и в соответствии с этим датировать свои записи в дневнике.
Я жив. Эти слова я пишу с величайшим удивлением и восторгом.
Два дня назад надежда получить помощь от аборигенов покинула меня, я примирился с неизбежным и уже стал готовиться к смерти. Именно в этот момент один из сидевших на корточках старых туземцев поднялся и приблизился ко мне. Помню, что я улыбнулся ему и поднял вверх раскрытые ладони, давая понять, что у меня нет враждебных намерений.
Несмотря на мое полубессознательное состояние, его появление четко отпечаталось в моей памяти. Подойдя ко мне почти вплотную, он стал пристально смотреть мне в глаза, а я, будучи не в состоянии делать ничего другого, так же пристально смотрел на него. Никогда прежде я не видел так близко подобных ему людей. Под темными бровями светились пытливые, умные глаза, темное лицо, разрисованное белыми полосами, должно было напугать меня, но, как ни странно, я не почувствовал страха.
Он поднял мозолистую руку и что-то протянул мне – это оказался кусок вяленого мяса. Я несмело взял его и запихнул в рот. Он внимательно наблюдал, как я торопливо жевал и глотал, а затем подал мне чашу, сделанную из человеческого черепа, на дне которой было немного воды. Я с благодарностью выпил, несмотря на наводящий ужас сосуд.
После того как я вернул чашу, туземец дружелюбно улыбнулся, кивнул и пошел прочь. Хотя не было произнесено ни слова, я догадался, что он позволил мне пойти с ним, если я того хочу. Поднявшись, я неуверенным шагом последовал за ним туда, где его ждали соплеменники.
Итак, я спасен!
День тридцатый.
Как быстро и таинственно течет время! Но без мишуры цивилизации цена его невелика. Мои новые друзья кое-что знают о течении времени, но только в общих чертах. Для определения времени они используют тени деревьев и скал, и такая точность, по-видимому, их вполне устраивает. Здесь, в буше, дни плавно и незаметно складываются в недели, и меня это нисколько не заботит. Достаточно того, что я жив и нахожусь вдали от этой проклятой Сиднейской гавани.
Я узнал имя своего спасителя – Бининувуи. Он старейшина и вождь, насколько здесь вообще применимо это понятие. Племя его насчитывает тридцать пять мужчин, женщин и детей. Благодаря его покровительству меня приняли, но считают слегка глуповатым, неуклюжим и беспомощным. Я умею наносить на бумагу непонятные значки, которые кажутся им волшебными, но полный профан в том, что – во всяком случае, с их точки зрения – требуется знать человеку, чтобы выжить на этой земле. Я учусь, и они терпеливо наблюдают за моими стараниями.
Не знаю, как описать этих странных и необычных людей. Несмотря на всю их первобытность, они не так уж просты. В Сиднее я, как и остальные, считал туземцев диким народом с примитивной культурой, но теперь, живя среди них, понимаю, что все мы заблуждались. Их жизнь подчиняется системе правил, возможно, более стройной, чем наша. С детства их учат послушанию, а тех, кто осмеливается перечить, наказывают. Закон здесь один для всех, и все люди представляют одинаковую ценность.
