Паулина Гейдж - Проклятие любви
Он устало приподнялся и сел на постели. Неуважение, проявленное сегодня Тутанхамоном, было не просто гневом бога на своего подданного, который слишком много себе позволяет, – думал он. – Нет. Это право фараона – принимать или прогонять людей. Этот шлепок метелкой был знаком его полнейшего неуважения к моему положению и моему мнению. Я не могу больше надеяться, что фараон когда-нибудь обратит свое внимание на меня, чтобы, наконец, позволить мне вернуть Египту его честь. Теперь я знаю, что если стерплю все это, то отправлюсь в свою гробницу в Мемфисе, не сделав ничего ни для себя самого, ни для страны, которую люблю. Фараон никогда не начнет войну. Если бы он имел возможность прислушиваться к моим словам, я бы сумел постепенно завоевать его доверие и заручиться его поддержкой. Но этого юношу уже настроили против меня. Напряжение, вызванное этими мыслями, требовало выхода. Он встал, подошел к окну, оперся руками о подоконник и высунулся, глядя на бледное расплывчатое пятно клумбы внизу.
Я не жестокий человек. Не важно, что об этом думает Мутноджимет, но неизбежные жестокости войны не имеют ничего общего с извращенным желанием выворачивать суставы и ломать кости, желанием, которого во мне нет и которое ни один военачальник не может себе позволить. Тогда чего же я хочу? Я предал императрицу ради золота, а также потому, что верил, что смогу усилить свое влияние на ее сына. Я убил Сменхару, чтобы спасти Египет от еще одной напасти. Но его убийство не приблизило меня к цели – влиянию на трон Гора. А что еще могло бы помочь? В моих жилах нет царственной крови, которая могла бы обеспечить мне уважение и внимание фараона. О, но в Мутноджимет… Так вот чего, оказывается, я хочу на самом деле! Двойную корону? Возможность делать с Египтом все, что пожелаю? – Он застонал, потирая лицо горячими ладонями. – Я не хочу снова убивать, хотя Амон, конечно, должен с презрением смотреть на жалкие остатки своего божественного семейства. Я более достоин быть его сыном, нежели Тутанхамон, сама кровь которого превратилась в грязь по вине его грешных родителей.
О, как ты умеешь сочинять оправдания, – насмешливо сказал он сам себе, грустно улыбаясь в темноту. – Что за благочестивую бессмыслицу ты можешь изобрести! Ты хочешь быть фараоном просто потому, что хочешь этого, других причин нет. Предположим, ты убьешь Тутанхамона. Это будет сделать легче, чем в прошлый раз. Боги не покарали тебя за то, что ты совершил. А если я действительно убью его, станет ли Эйе претендовать на трон? Это вполне вероятно, а я не могу убить их обоих. Царедворцы смирились бы с одной смертью, но не станут закрывать глаза на две. Я не могу продолжать в том же духе – ждать, ждать, гадать, что же случится с Египтом, когда я умру и фараон умрет. Гадать? Но я знаю. И это гложет меня. Я знаю. Наступят хаос, нищета и кровопролитие. Пусть Тутанхамон отпразднует годовщину явления в следующем месяце Нового года. К тому времени я продумаю какой-нибудь план, но на этот раз буду полагаться только на себя.
Приведя мысли в порядок, он вдруг проголодался и, вызвав слугу, приказал принести поесть и еще вина. Дожидаясь, когда принесут еду, он подумал о Мутноджимет. Имеет ли смысл довериться ей? В этот нет необходимости. Она и так поймет.
В церемонии традиционного представления даров на праздновании Нового года на этот раз участвовала не только миссия из Нубии, но также и посланники из Алашии и Вавилона – первые иноземцы, приехавшие добиваться возобновления торговых соглашений, прерванных на двенадцатом году правления Эхнатона. Эйе, который месяцем раньше попробовал наладить отношения, направив послания к правителям этих стран, был вне себя от радости. Впервые с тех пор, как Тутанхамон унаследовал от предшественников разоренную страну, казна была открыта, и золото тратилось в огромном количестве.
Через шесть недель, в середине фаофи, фараон был настроен так весело и беззаботно, что принял приглашение своего посланника на четырехдневную львиную охоту. Хоремхеб с должным смирением положил традиционный ежегодный дар поклонения к ногам владыки. Его искусственный венок был сделан из электрума, цветы на нем – из ляпис-лазури. Он преподнес фараону новый лук, украшенный узором из цветов и окаймленный золотом, и метательную палицу из слоновой кости, инкрустированную серебряными листьями папируса. Он был осторожен, не проявляя слишком большого подобострастия в своем поклонении. Он сам организовал охоту разослал приглашения всем управителям, приготовил десятки парчовых палаток, выбрал колесницы и лошадей из конюшен своих ударных подразделений, пригнал множество рабов, которые готовили корзины с провизией и подавали вино, доставленное из Дельты. Он также нанял музыкантов и подобрал танцовщиц. Единственная неудача постигла его с Мутноджимет, которая отказалась ехать.
– Я ненавижу жить в палатках, – сказала она. – Все заканчивается тем, что ешь пищу пополам с песком и просыпаешься по утрам с болью во всем теле от этих походных кроватей. Если бы ты пригласил фараона на речную прогулку – другое дело. Отправлюсь навестить матушку в Ахмин, пока двор будет потеть в палатках, пить вино с песком и притворяться, что им это нравится.
– А что скажет царица? Она будет твоей гостьей.
– Нет, муж мой, – беззаботно ответила она. – Анхесенамон будет твоей гостьей. Она хорошо меня знает. Она поймет, почему меня там не будет, и, несомненно, пожалеет о том, что не поехала со мной.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты слишком крепко сжал мне руку, – отозвалась она, и он отпустил ее запястье, бормоча извинения. – Я имею в виду только то, что сказала. Анхесенамон тоже любит удобство. – Она странно посмотрела на него. – Поосторожней там на охоте, Хоремхеб. Несмотря на твой скверный характер, я все же люблю тебя.
Она быстро ушла, будто знала, что он хотел воздержаться от ответа. То, что она сказала, было совершенной правдой. Все знали об ее отвращении и к охоте, и к походной жизни, и никто бы не счел странным ее отсутствие на охоте. Тем не менее, Хоремхеб был раздосадован. Позже ее отъезд к матери могли истолковать превратно.
В день отправления блестящее общество медленно выдвинулось в пустыню за западные скалы, поднимая рыжие облака пыли. Хоремхеб ехал в своей колеснице рядом с колесницей фараона, на почетном месте, внешне любезный и улыбающийся, внутренне напряженный от предвкушения и страха Он не смог разработать детальный план и знал, что придется ухватиться за любую представившуюся возможность. Тутанхамон был в бодром расположении духа, он весело разговаривал и смеялся, с прирожденной ловкостью управляя своей колесницей, а Нахт-Мин держал над ним маленький балдахин. Эйе следовал за ними в носилках, и на этот раз на него не обращали внимания. Дальше беспорядочной вереницей продвигались в своих носилках придворные. В хвосте процессии телохранители сопровождали пустые колесницы и сундуки с оружием для тех, кто позже пожелает испытать свое умение. После целого дня неутомительного путешествия толпа добралась до палаток, уже натянутых над разровненным и приглаженным песком. Жертвенники были расставлены, в походных кухнях готовилась еда, и скучающие рабы томились в ожидании, сидя на корточках и играя в кости.
