Мэгги Дэвис - Аметистовый венец
Идя по двору, Констанс то и дело обходила кипы тростниковых циновок, вынесенных из замка. Вдруг она почувствовала себя совершенно обессиленной. Ноги, обутые в модные шелковые туфельки, болели. Ей показалось, что она чувствует на плечах тяжесть прожитых лет. Констанс отогнала от себя грустные мысли. Во всем виновата усталость. Как только она отдохнет и как следует выспится, бодрость и жизнерадостность вернутся к ней. В сгущающихся сумерках мимо спешили обитатели замка, никто из них не узнавал Констанс, прикрывшую лицо капюшоном.
Она посмотрела на освещенное свечами окно в самом верху Старой башни. Утром Бертрада и ее муж должны были покинуть замок вместе с де Клайтонами.
«Ну вот, теперь мы все замужем, папа», – подумала Констанс. Она почему-то вспомнила Роберта Фицджилберта и вздохнула. Три года такой короткий срок.
«Завтра, – сказала себе Констанс, – мы покинем Морле. Будем на пути в Баксборо. На пути к дому».
…Через несколько мгновений в глубокую тьму возле кухни, рядом с крепостной стеной, юркнули две тени.
– Проклятие, – выругался один из пришедших. – Я вылакал столько вина, что у меня просто лопаются мозги. Кое-как еще говорю, а вот думать совсем не могу.
Тот, что был с ним, наблюдал, как к зарешеченному фургону подошел второй рыцарь. Он подобрал хлыст и повесил его на задней стенке фургона, затем убрал чашку и ведро и, прислонившись к борту, поправил цепи, в которые был закован коленопреклоненный человек.
– Завтра она поедет на восток через Рэксхем и Холт, а затем через Кидгроувский лес. Сопровождать ее будет эскорт в сто рыцарей. В четырех фургонах они повезут свое имущество, пятый будет с пленниками, ни один из них не останется здесь, в Морле.
– У них могут быть неприятности на переправе, – проворчал другой. – Это уже не раз бывало. – Помолчав, он добавил: – Сторожевой пес, как всегда, будет с нею?
– Как всегда.
Они молча наблюдали, как к двоим рыцарям присоединился третий. Новоприбывший передал рыцарям какое-то послание, которое они внимательно выслушали. Затем они отдали ему салют, коснувшись шлемов костяшками пальцев, после чего посланец ушел.
Оставшиеся рыцари подошли к задней двери фургона, подняли ее и вывели наружу пошатывающуюся от долгого заточения женщину в темной шали. Оглянувшись через плечо, она ласково посмотрела на белокурого гиганта, прикованного к днищу фургона, но не проронила ни слова.
Несколькими мгновениями позже одна из теней сказала:
– Значит, встречаемся в Кидгроувском лесу.
Они проводили взглядом рыцарей, которые увели женщину куда-то за кухню.
– Значит, в Кидгроувском лесу.
Вскоре оба растаяли во тьме.
Откинувшись на цепи, Сенред поднял голову, чтобы посмотреть на темное небо. Незатихающий ветер разогнал тучи, и в небе холодно замерцали дальние звезды. Сделав глубокий вдох, он вздрогнул. Рубашки на нем не было, и холод пробирал его до самых костей. И, конечно же, рыцари забыли принести обратно одеяло, после того как окатили пол в фургоне несколькими ведрами воды, чтобы смыть грязь.
Откуда-то из-за кухни послышались нечеловеческие, полные ужаса и боли вопли Лвид. Вопли продолжались долго, и он старался их не слышать. Бедная женщина не сделала ничего, что заслуживало бы такого жестокого наказания.
Сенред дернул цепи, размышляя, как бы ему освободиться от них. То же самое он обдумывал вот уже много дней.
Да покарает господь их прогнившие души!
Закрыв глаза, Сенред все старался не слышать воплей валлийки. «Погрузи свой ум во тьму, только так ты сможешь спастись от безумия». Он выудил эту латинскую пословицу из глубин своей памяти, как вылавливают рыбу из темного пруда.
Жильцы домов Амфиона и Кадма!Нет в жизни, до конца ее, поры,Какую я хвалил и порицал бы.Возносит счастье и свергает счастьеСчастливых, а равно и несчастливых,И рока не откроет нам никто.Креонт казался всем благословенным…[2]
Он услышал шум, и стихотворные строки сразу же вылетели из его головы. Открыв глаза, Сенред увидел, что к фургону подходят рыцари в латах. Не успел он пошевелиться, как они навалились на него. Их было семеро. Семеро против одного избитого, связанного человека.
Действуя ловко и проворно, они высвободили его из цепей, оставив наручники и ножные кандалы, и вытащили из фургона. Он ругал их по-нормандски, французски и саксонски. Но, занятые своим делом, они не обращали на это никакого внимания. Они тащили его за кухню, откуда все еще слышались вопли Лвид. Его пятки волочились по земле, и он был бессилен что-либо предпринять. Все, что он смог, это слепо махнуть своими скованными руками, и кто-то его ударил. Когда он попробовал сопротивляться, все разом закричали и принялись ругаться.
Сенред попробовал вывернуться из их рук. Но они еще крепче вцепились в него. И тут он понял, что они стараются сорвать с него остатки одежд. Его поножи. Сапоги.
Прежде чем он мог что-либо сделать, они прижали его к бревенчатой стене. Теперь он оказался лицом к ним. С двумя-тремя он еще мог бы справиться, но не со всеми семерыми. Стараясь, чтобы его мысли прояснились, он тряхнул головой. Лучше оказать хоть какое-нибудь сопротивление, чем подвергнуться пыткам.
Вдруг он увидел на земле с полдюжины бадей. Господи, что они собираются делать?
– На, получай, псих! – провопил один из нормандцев. Он схватил бадью и размашистым движением выплеснул ее содержимое на Сенреда.
Ледяная вода словно обожгла его. На какой-то миг у него перехватило дыхание. Тут на него опрокинули еще одну бадью. Он знал, что существует много видов пытки, но о такой, которая начинается вот так, он не знал. Полуослепленный, он пошатнулся в их сторону. Они окружили его.
Вода лилась на него со всех сторон. Сенред попятился назад и ударился о стену.
– Это тебе приветствие от графини Луны! – выкрикнул один из рыцарей.
– Хорошенькое мы тебе устроили купание, псих! – воскликнул другой.
6
За деревней Чёрк дорога, которая вела на восток, несколько лиг шла вдоль мелкой речушки, называвшейся Тау. Кругом лежала открытая, чуть всхолмленная плодородная местность, хотя в этом году вся пшеница была выжжена засухой. Эверард заметил, что, хотя стоял уже поздний октябрь, поля так и не были вспаханы, зелеными были только деревья, росшие у самой речки.
Солнце уже стояло высоко, и, глядя вперед, предводитель отряда наметил на зеленом берегу реки место для привала. Какое-то время он наблюдал за сержантом Карсфу, который ехал вдоль колонны рыцарей: пятьдесят в авангарде, пятьдесят в арьергарде, за обозом. Даже в полях, где за ними никто не наблюдал, за исключением нескольких вилланов, Эверард строго следил за дисциплиной своих рыцарей. Кое-кто за его спиной поругивал приверженность Эверарда к железной дисциплине, но он знал, что, оказываясь среди других солдат, как, например, на этой свадьбе, они любили похвастать своей выучкой.
