Альбер Бланкэ - Война амазонок
Проповеди, куплеты, милостыни, пасквили в стихах и прозе – все способы были употреблены этим неутомимым честолюбцем, чтобы только сохранить в руках своих власть, которой он умел пользоваться и употреблять во зло. Но он совершил непростительную ошибку, заставив произнести приговор Мазарини и указав в нем причины изгнания. Эти причины так же относились к нему, как и к министру Анны Австрийской.
В продолжение трех месяцев он держал в руках пружины, приводившие в действие всю эту кукольную комедию, все двигались по его воле: принцы, вельможи, граждане, народ и бродяги. Но после этого он имел неблагоразумие призвать на помощь испанцев, впустить в королевство этих самых беспощадных врагов Франции и короля со времен Карла V.
Но если парижане, в сущности, любят возмущения и суматоху, то еще скорее это надоедает им и утомляет их. Немного прошло времени, а предводители партий должны были понять по общему ропоту, разорению купцов и нищете ремесленников, что дело плохо, и потому не замедлили объявить, что готовы приступить к примирению.
Мазарини, искусный дипломат, представил все так, что первый шаг к примирению делает королева.
По заключении мира коадъютор сумел так ловко вывернуться, что вышло, как будто он приготовил возвращение короля, и народ не замедлил присоединить к восклицаниям: «Да здравствует король!» и другое приветствие: «Да здравствует коадъютор!» Торговля приняла обычный оборот, и печеный хлеб из Гонесса неукоснительно доставлялся в столицу.
Когда принцы были арестованы и заключены в Бастилию, когда друзья коадъютора получили всевозможные награды и должности, Гонди дал понять, что он один забыт. Ему полагались: во-первых, красная шапка, во-вторых, портфель министра. Но не таков был кардинал Мазарини, чтобы допустить свое смещение.
Опять война – теперь война за министерский портфель.
Вот на чем остановились события, когда начался наш рассказ.
Из всего этого видно, что коадъютор вполне принадлежал к школе Ле Моффа, и, чтобы добыть звание министра и шапку кардинала, он готов был поживиться и с наших и с ваших, следовательно, был для всех самым опасным человеком.
Бофор разгадал его и потому приближался к нему не иначе как с предосторожностями, которые требуются при встрече с хищным зверем или ядовитой змеей, но внешне выказывал ему свое самое простодушное доверие.
У Бофора тоже хватало двуличности, но в груди его билось сердце не себялюбца и не честолюбца.
– Любезный Гонди, – сказал Бофор после обычных приветствий, – вам известно час за часом все, что происходит в вашей епархии.
– И во Франции, – добавил коадъютор, самодовольно поглаживая подбородок.
– Не можете ли вы мне сказать…
– …Какой наглец осмелился в прошлую ночь прикинуться герцогом Бофором, надев великолепный белокурый парик?
– Так это правда? Неужели до этого уже дошло?
– Ваше высочество, дерзость очевидна, и исполнитель такого подвига думал, по всей вероятности, что большой беды не будет, если прибавить еще один грешок на душу удальца, который так справедливо гордится своим происхождением от короля-волокиты.
– Гонди, – сказал герцог, вспыхнув, – вы употребляете во зло право, которое вам дает наша дружба.
– Нет, и в доказательство тому вы не узнаете имени этого наглеца.
– Так, значит, правда, что вы не хотите подвергать опасности мою шкуру, когда дело идет о моей чести.
– Глупости, любезный герцог, глупости! Предоставьте черному народу драть себе глотку. Истинно говорю, на это не стоит обращать внимания. Народом надо пользоваться для своих выгод, но никак не должно признавать его себе подобным.
– Позвольте, – сказал Бофор возмущенно, – в народе есть люди, достойные уважения, и я готов всюду и всегда воздавать им должное почтение.
– Ух! Какие громкие слова! – воскликнул Гонди, пожимая плечами. – Я вам пророчу, что придет время, когда вы откажетесь от них.
– Не верьте этому.
– Я знаю людей.
– В таком случае вы не знаете меня, любезнейший Гонди, – возразил Бофор суровым тоном, на что коадъютор не обратил никакого внимания.
– Вас? Наизусть знаю.
Точно бичом прямо в лицо ударили эти слова Бофора и дали другой поворот его мыслям. Он вдруг принял обычный беспечный вид.
– Так вы не назовете по имени моего Созия?
– Нет, зато я вам скажу что-то очень важное для вашей чести.
– Что такое?
– Но только с условием.
– Что за условие?
– Вы вручите мне вашу шпагу и позволите мне хранить ее до завтрашнего утра.
– Гонди, опять каприз. Вы сами были некогда воином и хорошо знаете, что мы, военные, неохотно расстаемся с этими игрушками.
– Именно. Ну, что же, отдадите ли вы мне шпагу?
С этими словами коадъютор ловко вытащил у него шпагу. Герцог Бофор следил за этим действием с доверчивой улыбкой и с внутренней озабоченностью.
– Ну, Гонди, теперь вы будете говорить? Надеюсь, вы разольете свет посреди мрака, окружающего меня.
– Я буду говорить о герцогине Лонгвилль.
– Вот что!
– Вижу, что вы уже насторожились. Послушайте меня, вы не станете поджидать ее сегодня вечером, ведь если двор узнает, что госпожа, изгнанная им в Нормандию, прибудет сюда, то наверное мой дом будет окружен стражей. Вы обнажите шпагу или вооружите друзей, чтобы защитить ее.
– А вам надо, чтобы завтра я произвел маленький бунт на рыночной площади – так, что ли? Говорите разом.
– Именно. Но мне надо еще поговорить с вами о маркизе де Жарзэ.
– Какое мне дело до него?
– В эту минуту он со своими друзьями находится у Ренара, где под звуки скрипок они торжествуют победу, которую будто бы сегодня одержали над вами.
– Это они так истолковывают причину, заставившую меня пойти к честным людям, звавшим на помощь?
– Неприятное дело, герцог, но юность хвастлива. Это герцог де Бар устроил этакое празднество.
– Ага! Так у них и скрипки есть? – спросил Бофор, скрежеща зубами.
– Говорят.
– Так и мы потанцуем.
– Что это вы затеваете?
– Наказать наглость и казнить преступление.
– Преступление?
– Да, у меня есть предчувствие, что из круга де Жарзэ вылетели стрелы, поразившие мою честь.
– Жарзэ не способен.
– Он? Пожалуй, что и так, но герцог де Бар?
– Точно так же на это не способен. Де Бар – ханжа, без существенных страстей. Но если вы не на шутку хотите отправиться к Ренару, то помните одно, герцог, что у меня ваша шпага, что вы должны туда явиться как принц крови, и что ваша жизнь дорога для дела, которое вы так великодушно взялись защищать: дело общественного блага… Впрочем, всего лучше будет, если вы отправитесь в свой дворец.
– Этого не будет, пока я не встречусь лицом к лицу с этими господами.
