Николь Берд - Дорогой притворщик
– А я знаю, что вся эта помолвка – обман, – понизив голос, сказала она. Гейбриел понял, что они не одни. В углу сидела немолодая женщина, занятая вязанием.
– Но это не значит, что я не должен быть вежливым, – возразил Гейбриел. – Нам надо делать вид, не забывать своей роли.
– Наверное, – согласилась девочка. – Это как в твоих пьесах?
– Верно. А, кроме того, ты такая необычная леди, что мне хочется познакомиться с тобой поближе.
Она на минуту задумалась, а затем кивнула.
– Не хочешь ли чаю? Его принесли мне, но я была слишком занята, не хотела упустить хорошее освещение.
– Прости, что помешал тебе. – Он одарил ее самой обаятельной из своих улыбок. Гейбриел ожидал, что она начнет вежливо возражать, но она пожала плечами, его чары явно на нее не действовали.
– Ничего, свет уже не так хорош.
Несколько обиженный, он подошел к старому круглому столу, где Цирцея уже разливала чай. Гейбриел расположился напротив нее, взял чашку с остывшим чаем и с интересом наблюдал за девочкой, чьи увлечения делали ее столь непохожей на обычных молодых мисс. Вместо модных нарядов, покупок и романтических мечтаний она была поглощена только своим искусством.
– Что же ты рисуешь? – вежливо поинтересовался он. Она, прищурив глаза, молча смотрела на него.
– Не говори, если не хочешь, – поспешно сказал Гейбриел.
– Если тебе действительно интересно… – Цирцея замолчала, внимательно наблюдая за ним, и, вероятно, удовлетворенная увиденным, продолжала: – В прошлом году я делала этюды французских деревень, когда была в Европе с Психеей и тетей. Мы пробыли там недолго, но я успела написать несколько акварелей, которыми почти довольна, и еще несколько пейзажей.
– Мне бы хотелось взглянуть на них, – сказал Гейбриел.
Цирцея не ответила.
– Хочешь миндального печенья? – Она подвинула к нему тарелку.
Гейбриел признал свое поражение и взял печенье.
– Так тебе нравятся акварели? Она вздохнула:
– Да, но мне бы очень хотелось попробовать писать маслом. Только если я буду учиться сама, это требует много времени, а мы не можем найти хорошего учителя. Видишь ли, молодые леди должны рисовать акварели, а масло – для серьезных художников. Живопись открывает большие возможности для самовыражения. Мистер Тернер пользовался вместо кисти мастихином, разве не интересно? Мне так хочется научиться. – Впервые в ее голосе послышалась грусть.
– Я понимаю, как это важно для тебя, – тихо сказал Гейбриел.
– Да, и мне хочется писать пейзажи, а не портреты или натюрморты. Знаешь, что сказал сэр Джошуа Рейнолдс?
Гейбриел не знал, но постарался сохранить заинтересованный вид.
– Что же?
– Он сказал, что живопись должна не копировать природу, а идеализировать ее. Он предпочитал исторические сюжеты, «возвышенный стиль», чтобы поднимать дух людей. Но лично я не понимаю, почему талантливо написанный пейзаж не может возвышать дух!
– Совершенно верно, – согласился Гейбриел, пораженный больше ее страстностью, чем словами.
– Как несправедливо, что меня не примут в Королевскую академию искусств, потому что я – женщина, – вздохнула Цирцея.
Гейбриел с изумлением смотрел в ее ясные сверкающие глаза.
– Но ты не должна сдаваться, – сказал он и был награжден сияющей улыбкой, так редко озарявшей лицо девочки.
– Нет-нет, – заверила Цирцея. – Мы с Психеей не теряем надежды, что в Европе мы сумеем найти художника, возможно, бедного, которому нужен ученик и у которого нет предубеждения против женщин. Мама всегда говорила, Что женщины должны развивать свои таланты, как и мужчины. А большинство людей считают такие взгляды предосудительными. – Она замолчала, ожидая, что он скажет.
Гейбриел улыбнулся и ответил совершенно искренне:
– Я много путешествовал, и, вероятно, поэтому у меня более широкие взгляды. Не понимаю, почему талантливая женщина должна скрывать свой дар.
Цирцея снова широко улыбнулась ему.
Внезапно он понял, что испытывала Психея к этому милому и необыкновенному ребенку. У девочки не осталось никого, кроме старшей сестры, некому было поддержать и защитить ее. Психея взяла бремя ответственности за нее на свои плечи в слишком молодом возрасте и поэтому вела себя так сдержанно и холодно, не позволяя никому заглянуть в ее душу.
– Когда-нибудь, – сказал он Цирцее, – ты позволишь мне посмотреть твои картины. А печенье это, между прочим, отличное.
Войдя в детскую, Психея увидела Цирцею, сидящую за круглым столом, на котором когда-то сама она устраивала чаепития для своих кукол. Напротив нее сидел актер, и они оба пили чай с миндальным печеньем.
– Цирцея, что ты тут делаешь с этим… этим человеком? – сердито спросила Психея. – А где Телли?
– Здесь, мисс, я вам нужна? – Гувернантка, мисс Теллман, задремавшая в своем уголке, вздрогнув, выпрямилась на стуле.
– Нет, все в порядке, – успокаиваясь, сказала Психея, но с подозрением посмотрела на актера. – А что привело вас сюда?
– Я подумал, что следует нанести визит вежливости будущей свояченице, – с добродушной улыбкой ответил актер.
– Что за вздор! – резко оборвала его Психея и прикусила язык, чтобы не сказать лишнего. Цирцея знала о выдумке Психеи, но Телли понятия о ней не имела, а она была не прочь посплетничать со слугами. – Я хочу сказать, что ценю ваши хорошие манеры, но…
– А я думаю, это было очень любезно с его стороны, – с обычной прямотой заявила Цирцея. – Он не забыл обо мне и не пренебрег мной, как некоторые, только потому, что я еще не выезжаю и не ношу длинные юбки.
– О Цирцея! – Гнев Психеи сменился раскаянием. – Ты же знаешь, я всегда думаю о тебе, дорогая.
– Это я не о тебе, – объяснила Цирцея. – О Перси. Его совсем не волнует, что моя жизнь станет невыносимой, если он на тебе женится. Как ужасно жить с Перси и дядей Уилфредом.
Психея не нуждалась в напоминании. Она никогда не оставит сестренку, которой так нужна.
– Это игра, Психея, мы притворяемся, как на сцене, – шепотом сказала ей Цирцея.
Психея смирилась с неизбежным.
– Выпей чаю, – возвращаясь к роли радушной хозяйки, предложила ей Цирцея.
Психея опустилась на стул. Ее сестра в своем двенадцатилетнем возрасте иногда бывала пугающе взрослой, а иногда казалась совершенным ребенком. Она не сердилась на нее за проявленное любопытство к самозванцу, но ей не нравилось его общение с ней. Психея ничего не знала о нем и его прошлом.
– Лорд Таррингтон, – осторожно подбирая слова, сказала Цирцея, – очень много путешествовал. Он рассказывал мне о картинах, которые видел во Франции.
Психея постаралась скрыть свое удивление. Если Цирцея говорила с актером о живописи, значит, она решила, что он достоин ее доверия. Цирцея удивительно хорошо разбиралась в людях. Она всегда испытывала отвращение к Перси.
