Гелена Мнишек - Прокаженная
Звучные, легкие ноты, исполненные печали и ласки, носились в воздухе и таяли. Последние аккорды отзвучали невысказанной жалобой, и вдруг звонкими золотыми капельками рассыпалось скерцо.
Зазвучали все до единой струны, музыка плыла звонко, вольно, пронзительная нотка ожила и погасла, миг тишины — и раздался трагически величественный траурный марш, написанный некогда на смерть Наполеона.
Мощь и угроза ощущались в голосе струн. Стефа, раскрасневшись, с блестящими глазами, вкладывала в музыку весь драматизм своей души. Печальный марш покорял, волновал.
Вальдемар встал, сделал шаг вперед и, опершись на угол камина, с необъяснимым волнением смотрел на Стефу.
«Что за темперамент», — думал он, видя ловкие, быстрые движения ее пальцев и пылающие щеки.
Страсть, какой он давно уже не испытывал, влекла его к девушке. Вальдемар шептал сквозь стиснутые губы: «Боже, я в огне…» Безумное волнение заставило трепетать его:
— Она должна быть моей. Женщина, способная так увлечь мужчину, должна уступить. Огонь… вулкан… Два огня друг друга не обожгут…
Неведомая сила влекла его к девушке.
Под пальцами Стефы отзвучали последние аккорды. Стоявший за ее спиной магнат склонился к девушке. Огромным усилием воли он сдержался, чтобы не заключить ее в объятия. Вальдемар страстно жаждал этого, но чуял в то же время, что не решится. Страсть пожирала его, но некий дух чистоты окутал Стефу.
Вальдемар боролся с собой. Лицо его пылало, глаза горели. Не в силах сопротивляться, он ниже склонил голову, согретое внутренним огнем дыхание обожгло шею Стефы. Девушка вздрогнула, обернулась, ее огромные тоскующие глаза удивленно смотрели на Вальдемара. Их взгляды встретились. Испуганная, побледневшая, Стефа вскочила.
Но он удержал ее:
— Играйте, умоляю!
Она уступила, побежденная силой его голоса. Вальдемар провел рукою по лбу и отступил.
Стефа играла пятую вариацию. Ее пальцы шевелились беззвучно — большего шума не произвел бы и мотылек, задевая крылышками цветы. Словно в забытьи она доиграла вариацию до половины, вскочила и, рассерженная, опустив крышку фортепиано, бросилась к двери.
Вальдемар, неподвижно стоявший у окна, поклонился ей:
— Завершение прекрасно. А вся ваша игра — выше любой похвалы. Благодарю вас.
Девушка выбежала.
Глядя ей вслед, Вальдемар громко сказал:
— Огонь, заключенный в чашечке белой лилии…
Ужин был сервирован на террасе. Успокоившись, веселый, Вальдемар хвалил игру Стефы, шутил с Люцией, даже с Пронтницким разговаривал дружелюбнее обычного. В конце концов он предложил прокатиться на лодке по озеру.
Стефа, не сердившаяся на него более, согласилась. В лодку они уселись вчетвером. Вальдемар греб. Пронтницкий управлял рулем. Стефа и Люция уселись на скамью посередине, лицом к Вальдемару. Однако Люция, проделав хитрый маневр, оказалась лицом к лицу с Эдмундом.
Июньский закат рассыпал искры на голубой воде, лебеди плыли за лодкой. Стефа брызгала на них водой, смеясь, когда птицы сердились. Вальдемар смотрел, как ее пальцы, погружаясь в воду, приобретают цвет жемчуга, слушал ее смех и думал:
«Как легко это уничтожить… Достаточно сжать что есть силы ее руку в своей, впиться в уста — и пропадут и свобода и грация, угаснет ее смех, завянет, словно букетик ландышей на лютом морозе… Боже, кто эта девушка? Она не ангел, но обладает ангельской чистотой, она не демон, но в ней — темперамент демона… Феноменально, просто феноменально! Должен ли я перевоплотиться в ангела, чтобы завоевать ее? Нет, не получится у меня. Да и не нужна она мне в качестве ангела. Наоборот, я жажду, чтобы она отдала мне все демонское, скрывающееся в ней, все ангельское пусть бережет для будущего мужа…»
Невольно он глянул на Пронтницкого:
— А если будущим мужем станет вот этот? Нет, они никак не пара, это было бы ужасно…
И вновь задумчиво посмотрел на Стефу: «Для кого она создана? Кто завоюет ее? Но довольно ли будет для нее моих объятий? Для этого она слишком чиста! Я обрывал лепестки прекраснейших орхидей, но мимозы всегда чтил. Она и есть мимоза, немного терпения, и она будет моей!»
Стефа чуяла на себе его взгляд, но преспокойно забавлялась, плеская водою на лебедей. Наконец, чтобы прервать молчание, сказала:
— Вы путешествовали по морю… Расскажите, что при этом чувствовали. Должно быть, прекрасно?
— А вам не доводилось плавать по морю?
— Я была раза два на Балтике, но это совсем другое…
— Больше всего я люблю Адриатику и Тихий океан — два контраста, словно балерина в голубом тюле рядом с цирковым борцом. На Адриатике я любил плавать на паруснике, один или с рулевым. Но в океан нужно выходить на могучем корабле, неподвластном волнам. Не из одной только осторожности, но еще и затем, чтобы противопоставить колоссу вод силу человеческого разума. Я пережил в океане два шторма и ужасный тайфун, однажды уже готовились спускать спасательные шлюпки.
— Должно быть, это незабываемые впечатления?
— Колоссальные! Единственные в своем роде. Человек словно сходится в поединке с океаном. На смену страху смерти приходит не бессилие, а азарт. Борясь с титаном, человек сам становится титаном, глядя на необозримое скопище бушующих волн, слыша рык и грохот, о каких на суше и представления не имеют, человек проникается уважением к себе — за то, что выжил посреди этого ада. Чудное ощущение, поглощающее тебя всецело…
— Не каждый способен проникнуться такими чувствами, должно быть, — сказала Стефа. — Мне кажется, нужно иметь недюжинную силу духа и пренебрежение к спокойной жизни вдали от опасностей…
Вальдемар усмехнулся:
— Ну, силы духа у меня достаточно, а что до спокойной жизни… Видите ли, в таких случаях преобладает простая философия: «Единожды жить, единожды умереть», а одновременно энергия и ярость шепчут тебе на ухо: «Умрешь, если дашь себя победить». Иногда океан побеждает, погребая тысячу жертв… но всегда кто-то остается в живых, словно бы для того, чтобы принизить победу океана, умалить его мощь. Ничего нет сильнее триумфа защитников корабля, который не удалось потопить тайфуну. А я, чтобы не остаться во время бури праздным зрителем, работал с матросами на такелаже, или у буссоли, или вместе с капитаном руководил починкой повреждений.
— И это не было вам в тягость?
— Это мне доставляло удовольствие. Я был одним среди равных в борьбе против чудовища. На трансатлантических линиях знали мою слабость — я любил оставаться на палубе, когда буря утихала, когда вспененный океан тяжело, яростно вздыхал, словно в великанских легких не хватало кислорода. А корабль распускал тогда паруса, триумфально выдыхал дым, винт рассекал вспененные воды, гордо увлекая корабль вперед. Бурю на море считаю одним из прекраснейших явлений.
