Мишель Ловрик - Венецианский бархат
И вдруг откуда-то сверху, с чердака, до него донесся слабый шум – он услышал, как что-то скрипнуло и закачалось там.
* * *Бруно купил стрелу во frezzeria, квартале ремесленников, причем одну-единственную. Запершись у себя в квартире, он упражнялся до тех пор, пока мог держать лук и пока ему не пришлось сделать над собой усилие, чтобы промахнуться мимо цели.
В два часа ночи он осторожно подошел к камере, спотыкаясь на немощеной Пьяцца. Он миновал виноградники и деревья, растущие в одном ее углу, и прошел мимо небольшого дворика каменотесов, расположившегося в тени campanile. Бруно машинально отвернулся от вони общественной уборной. Даже ночью, когда залитая лунным светом базилика выглядела особенно величественно, резкий запах человеческих экскрементов напомнил Бруно о странном сочетании возвышенной роскоши и приземленных потребностей, которые ярко проявились на Пьяцца, делая ее похожей на утонченную аристократку, прозябающую на своей вилле в деревенской глуши. Днем здесь бурлили блошиный и фруктовый рынки, работали пекарни, цирюльни и нотариальные конторы. Даже вокруг колонн Дворца дожей приткнулись маленькие лавчонки, а неподалеку находилась лечебница. Сидящие в клетках под campanile опозоренные клирики прижимались к прутьям решеток.
«Здесь сосредоточились жизнь и смерть, – подумал он, – а теперь тут оказалась и Сосия. В кои-то веки она не прячется у себя дома, в Сан-Тровазо, а выставлена на всеобщее поругание».
Хотя в такой час глазеть на нее было просто некому.
Он наклонился и заглянул в камеру. Сосия спала, а вокруг нее дремали крысы. Как она вообще может спать? Зная, что утром ее ждет долгая пытка?
Он опустился на колени и вгляделся в полумрак камеры. Она лежала лицом к нему, и ему показалось, что она крепко спит. Он разглядел одно веко, темно-красное в тусклом лунном свете. Ее темные волосы выглядели куда более чистыми и блестящими, чем он помнил, словно она уже начала обретать некую святость. Сосия спала намного спокойнее, чем тогда, когда он наблюдал за ней в тишине своей квартиры. Она обхватила себя обеими руками и поджала колени к груди. Со стороны казалось, будто она спит в чьих-то объятиях.
«Я был эгоистом, – подумал Бруно, – я хотел, чтобы она стала чистой и доброй. Но ведь это противно ее природе. Это то же самое, что учить собаку летать или корову – плавать. И они тоже были эгоистами, все остальные ее мужчины. Они хотели, чтобы она стала для них кем-то бóльшим, чем была на самом деле. А чего хотел от нее муж? Он доволен конечным результатом?»
Все-таки он, Бруно, был лишним в ее жизни. Он понятия не имел, что думал Рабино Симеон о своей супруге и ее очевидных преступлениях, знал ли он, что она невиновна в колдовстве, беспокоило ли его это.
По-прежнему стоя на коленях, Бруно достал лук из-под накидки и наложил стрелу на тетиву. Он заколебался на мгновение, не из‑за сомнений в том, что поступает правильно, а выбирая наиболее подходящий угол для стрельбы.
Он негромко прошептал:
– Я люблю тебя. Я уберегу тебя от судьбы, которую ты презирала бы, родная моя. Я избавлю тебя от невыносимой боли.
В тот миг, когда стрела сорвалась с тетивы, Сосия проснулась, вероятно, разбуженная свистом рассекаемого воздуха. Она взглянула Бруно в лицо, и губы ее приоткрылись. Стрела угодила ей прямо в горло, пробив вену, и блестящий кончик показался с обратной стороны шеи.
Бруно помнил, как водил пальцем по этому мягкому горлу. Он вспомнил, как, бывало, с ненавистью смотрел на него, когда из него низвергалась ложь о том, где она была и чем занималась.
Сосия тем временем пыталась вырвать стрелу из горла, но добилась лишь того, что сломала древко, расширив рану, из которой сильными толчками била темная кровь.
Бруно смотрел, как проснулись крысы и окружили ее. Он увидел, как откинулась ее голова и оперение стрелы выпало у нее из рук.
Он не заплакал и не забился в рыданиях, хотя и думал, что с ним это непременно случится. Вместо этого Бруно почувствовал жар в ладонях и понял, что у него горят щеки. Несколько минут он не дышал и сейчас силился протолкнуть в легкие воздух.
А потом на плечо ему легла чья-то рука, и ровный, уверенный голос Фелиса прошептал ему на ухо:
– Так я и думал, что найду тебя здесь.
На мгновение Бруно дал волю своему гневу.
– Даже здесь не можешь оставить ее в покое? – бросил он Фелису.
Писец на мгновение прикрыл глаза, давая понять, что удар достиг цели.
– Дело не в этом, Бруно. Я искал тебя.
А Бруно почувствовал, что вот-вот лишится чувств. Черты лица его исказились, и по щекам потекли слезы. Фелис внимательно вглядывался в его лицо, читая его, словно открытую книгу. Шокированный увиденным, он даже сделал шаг назад.
Фелис впервые заглянул в камеру, а потом перевел взгляд на лук в руках Бруно. Он откинул со лба юноши прядь волос и запечатлел поцелуй на его бледном челе. Быстро выхватив из рук Бруно лук, он уронил его в канал. Вернувшись к другу, Фелис бережно обнял его за плечи, отрывая от камней тротуара перед камерой Сосии.
Бруно рванулся из его рук, чтобы еще раз взглянуть на Сосию, но Фелис взял его за подбородок и нежно, но твердо развернул в сторону моря.
– Быстрее! Надо уходить отсюда, Бруно. Поспешим!
Бруно почувствовал, как ноги машинально понесли его вперед. Он опустил глаза – да, он действительно шел сам. Значит, это и впрямь возможно – взять и просто уйти. Их никто не преследовал. Тишину нарушало лишь их хриплое дыхание, раздававшееся в унисон. Отойдя шагов на пятьсот от камеры, они вышли на площадь, где в тавернах еще тлела жизнь, остановились и посмотрели друг на друга.
Оба молчали, не желая обсуждать случившееся. Они постояли, напряженно вглядываясь в глаза друг другу, ожидая, что вот сейчас на Сан-Марко раздастся шум, убийство обнаружат и послышатся крики и топот бегущих ног. Но вокруг по-прежнему царила мертвая тишина.
– Джентилия передала мне весточку с Мурано. Она просит тебя навестить ее, – проговорил наконец Фелис. – Но сначала я должен кое-что рассказать тебе о твоей сестре.
Он протянул Бруно листок бумаги. Он был исписан аккуратным почерком Джентилии. Бруно поднес его к свету, падающему из двери таверны. Это был черновик письма с заклинаниями, призванными закабалить душу Николо Малипьеро.
– Это сделала Джентилия? – спросил Бруно. – Не Сосия?
– Не Сосия.
Бруно покачнулся, и Фелис едва успел подхватить его.
– В таком случае я не поеду к ней, сегодня и вообще никогда. Лучше я пойду к Сосии. Она, по крайней мере, вела себя честно. И оказалась невиновной.
