Волчья мельница - Мари-Бернадетт Дюпюи
Жан упрямо покачал головой. Пытаясь ее защищать, Леон оказывал Клер медвежью услугу. Неожиданное событие оборвало разговор, который мог кончиться только ссорой. Серый зверь с разверстой пастью, прищурив желтые глаза, несся к ним. Из-под мощных лап летели комья мокрого снега.
— Соважон! — крикнул Жан.
Пес положил ему лапы на плечи, едва не опрокинув. Элегантный костюм в тонкую полоску украсился пятнами грязи. Соважон неутомимо лизал Жану лицо, подвывая от восторга. Пришлось передать пакет, который он держал в руке, Леону.
— Славный пес! — прошептал он. — Ты еще больше вырос! И ведь узнал меня, почуял!
На этот раз Жан заплакал, испытав прилив острой грусти. Соважон — это было лучшее в его прошлом, верная тень, следовавшая за легкими шагами Клер… Он воскликнул прерывающимся голосом:
— Леон, будь другом! Я не могу идти на мельницу. Сил нет, у меня и так на душе кошки скребут! Очень уж хорошо мне было здесь когда-то. Приведи мне мою девочку, ладно? Вечером через Пюимуайен проходит дилижанс.
Мы с Фостин переночуем в гостинице. Я пока трачу денежки Жиро, но долг обязательно отдам.
— А вот это дудки! Бедный мсье Базиль, который не встает, потому что болен, ждет тебя, как второго пришествия! И ты уедешь, не повидавшись с ним? Он говорит, у него к тебе важный разговор.
Жан сдался. Отряхнул, как мог, грязь с пиджака и штанов и поплелся за Леоном.
— Я никого там не знаю! — сокрушался он на ходу. — Что я скажу этим людям?
— Не переживай, хуже, чем в тот шторм у Новой Земли, не будет! Вот это были волны! Только, Жанно, с таким лицом в гости не ходят. Если мы оба остались живы, то, верно, не без причины. А помнишь, как мы отмечали Рождество на «Бесстрашном»? Вот было веселье! Пели, распивали пиво!
— А потом кое-кого так рвало, что чуть за борт не свалился! — подхватил Жан. — Хороший из тебя вышел матрос!
Показалась мельница. Небо становилось все мрачнее. Создавалось впечатление, что огромные, молочно-серые тучи касались верхушек ясеней. Леон взял друга за руку:
— Идем!
Они вошли в дом. Жан испытывал сильнейшее волнение. Тепло… Приятно пахнет пирожками и шоколадом. На чугунной плите попыхивает кастрюля. С почерневших потолочных балок свисают шары омелы, каминная труба украшена ветками остролиста. Большая керосиновая лампа с опалово-желтым абажуром оживляет обстановку. Медная посуда на стенах, кружевные занавески, красный плиточный пол — все сверкает чистотой.
И в этом декоре — гармоничном, невыразимо прекрасном в глазах человека, много месяцев просидевшего в тюрьме, — он вдруг увидел миниатюрное создание в красном бархатном платье. Фостин смотрела на него и улыбалась, синие глазенки ее радостно блестели. Она отпустила руку Раймонды и побежала к нему.
— Папа! Папа!
Такие моменты, как тот, когда Жан смог наконец обнять свою маленькую дочь, навсегда остаются в памяти благодаря своему совершенству и интенсивности порожденных ими эмоций. Молодой отец, закрыв глаза от счастья, баюкал свое дитя в объятиях, упиваясь смесью запахов мыла, чистой одежды и теплого молока, который источала дочка. Это был лучший подарок после многих месяцев тоски, сомнений, отчаяния.
Фостин прильнула к нему, вне себя от радости и с этим детским восторгом в глазенках, какой бывает, только когда малыш снова обретает своего самого главного в мире человека.
Клер, сидевшая на нижней ступеньке лестницы, в полумраке, наблюдала эту сцену. Она хотела укрыться в своей спальне, чтобы не мешать, однако ее буквально не несли ноги. Сердце билось медленно, но сильно. Кружилась голова…
— Моя жемчужина, мое сокровище, моя красавица! — слабым голосом повторял Жан.
Он решился наконец полюбоваться ребенком. Фостин, разомлев от нежности, и не думала противиться. Мгновение — и он обнял ее снова.
— Моя девочка! Милая Фостин!
Раймонда терла нос, глотая слезы сочувствия. Леон, который держался с нею рядом, подошел, погладил ее по руке. Девушка шепнула ему на ухо, всхлипывая:
— А ведь красивый мужчина этот ваш Жан! Глазищи синие… Как говорится, такой и святую введет в грех…
Леон встревожился, приобнял ее крепче.
— Он тебе нравится больше, чем я?
Раймонда чмокнула его в щеку.
— Глупый! Я тебя люблю, а не его.
Матье, который играл в бабки возле печки, украдкой поглядывал на гостя. Так вот он какой, папа Фостин! Мальчику хотелось плакать: Клер предупредила, что он приедет и заберет девочку. Вдруг сверху дважды стукнули в пол: Базиль, по примеру покойной Ортанс Руа, напоминал о своем присутствии посредством ударов тростью.
— Дедушка Базиль зовет! — воскликнул Матье.
Хриплый голос спросил, приехал ли Жан. Леон крикнул, что да.
— Уже иду! — сказал Жан.
Не выпуская из рук дочку, он направился к лестнице, которая вела наверх, в спальни. Клер встала, прижалась спиной к стене. Жан только теперь ее заметил. Отшатнулся, чем обжег сердце молодой женщины больнее каленого железа, и прошел мимо нее.
— Здравствуй! — едва слышно прошептала она. — Первая дверь налево!
— Здравствуй! — ответил он, продолжая подниматься.
Клер так побледнела, что Раймонда бросилась к ней. Обняла за плечи, подвела к креслу.
— Что за невежа этот ваш Жан! — воскликнула она, и не подумав понизить голос.
Но и Жану эта встреча далась тяжело. Снова увидеть лицо бывшей невесты — своей любимой — в малейших деталях, ото лба до подбородка, ее красивые черные глаза, соблазнительной формы рот, родинку на правой щеке, смуглую кожу… На суде она была слишком далеко, окруженная толпой. А теперь — рядом, можно прикоснуться, вдохнуть ее запах!
«Она не такая уж красивая, — подумал он, входя в комнату Базиля. — И худая. И одета странно».
Клер, из опасения выглядеть кокеткой, надела блузку с высоким воротником, широкую, скрывающую ее формы. Набросила на плечи большую шерстяную коричневую шаль. Разве мог он знать о ее опасениях, из-за которых и лицо ее осунулось, и побелели губы?
При виде Жана Базиль просиял. Старик сидел на постели с горой подушек под спиной. Выглядел он неважно. Удлиненное, худое лицо его, казалось, стало еще уже, белые волосы поредели, а на макушке появилась лысина.
— Мой мальчик! Как же я рад тебя видеть! Ты теперь свободный человек!
У Жана перехватило дыхание. Он присел в изножье кровати, Фостин усадил на колени. Базиль протянул ему руку, Жан взял ее, пожал.
— Знал бы ты, как я тебя ждал! Надо же, и одет щегольски, настоящий городской господин. Нам в тот день и попрощаться не дали, помнишь? Мерзавец Дюбрёй приехал тебя забирать, у меня зашлось сердце…
— Не надо, — шепнул Жан. —
