Симона Вилар - Королева в придачу
За все время рассказа Франциск ни разу не перебил мать, внимательно слушая и задумчиво потирая гладко выбритый подбородок.
– Какое отчаянное безумство, – сказал он задумчиво. – Какое безрассудство... Но как великолепно, клянусь честью!
Луизе в первый миг показалось, что она ослышалась.
– Что ты сказал, Франсуа? Он грустно улыбнулся.
– Оказывается, и в наше время мужчина способен на подвиг ради любимой женщины.
– Замолчи, Франсуа! – взвизгнула Луиза. – Ты не понимаешь, что говоришь! Герцог Саффолк действовал по приказу своего короля!
– Нет, мадам. Если бы в дело вмешался Генрих Тюдор, дело бы решалось совсем иначе, и совсем на другом уровне. Говорю вам, матушка, наш женамутье действовал столь отчаянно только от безысходности. Надо же, такой осторожный политик, как Саффолк, – и решился на подобное! Видимо, он сильно любит эту женщину, раз так боялся за неё.
Луиза нервно рванула четки. Её сын, конечно, романтик, но не полный же безумец, в конце концов?!
– Я тоже действовала так от безысходности, Франсуа. Ты и не представляешь, что я пережила за это время. Твое будущее было в опасности, и я... Я сделала все, что смогла.
Франциск подошел к ней и нежно обнял. Он говорил, что небо наградило его самой лучшей матерью, какая только может быть у смертного, что никогда не забудет, чем ей обязан, целовал её руки, щеки, глаза... Луиза просто растаяла. Правда, она тут же ощетинилась, когда Франциск спросил о самочувствии вдовствующей королевы.
– С ней самые лучшие врачи из тех, кому я могу доверять. За ней прекрасно ухаживают, хотя эта тварь и не заслуживает подобного.
– Могу ли я навестить её?
Что это – просто визит вежливости, желание самому во всем убедиться, или отголосок былых чувств? Хотя англичанка после всего пережитого явно не в лучшем виде – пусть Франсуа полюбуется на неё и сравнит с иными. С красавицей мадам де Шатобриан, к примеру. Сравнение будет явно не в пользу английской розы.
И Луиза сама отвезла его в Клюни.
Порой приходя в себя от боли, Мэри слабо стонала, и тогда над ней склонялось круглое, потное лицо повитухи, обрамленное ослепительно белыми складками головной повязки.
– Потерпите, моя милая. Я знаю, что вам больно. Но надо держаться.
Мэри не знала, сколько это длилось, не понимала где она, что сейчас – день или ночь. Порой она замечала отблески пламени, и ей, среди этой боли и ужаса, начинало казаться, что она уже в аду, и она бессвязно бормотала слова молитвы... Но демоны не отступали. У них у всех было лицо Луизы Савойской, с резкими морщинами у рта, они шипели: «Я загрызу тебя, загрызу!..». Как страшно умирать! Демоны терзали её тупыми ножами, жгли каленым железом. И лишь это красное потное лицо женщины, что склонялось над ней, было участливым, добрым, а мягкий голос все повторял:
– Потерпи, малышка. Уже совсем недолго.
Мэри ощутила, как её приподняли, подостлали свежее белье, положили что-то холодное на живот. Она почувствовала себя лучше, боль сделалась не такой нестерпимой.
– Вот и все, моя красавица. Теперь ты спасена. Мэри очнулась лишь спустя много часов. Шторы были отодвинуты, и комнату заливал белесый дневной свет. Мэри узнала черный полог над головой, знакомую резьбу поддерживавших его столбиков... Она лежала на своем траурном ложе, слабая, ещё одурманенная, измученная болью, и постепенно начинала вспоминать, что с ней произошло. Она до боли стиснула зубы. Ребенка не будет. Того ребенка, который был её страхом и обузой, больше не будет! Но почему она чувствует себя такой несчастной, такой опустошенной?.. И слезы сами собой потекли из её глаз.
Откуда-то рядом возник силуэт толстой краснолицей женщины. Мэри узнала её – это была повитуха, которую приводила к ней Луиза, и в руки которой Мэри так упорно не давалась. Тогда повитуха плакала, теперь уже улыбалась. Оказывается, у неё была добрая, приветливая улыбка.
– Ну, вот вы и пришли в себя, моя милая. Ну-ну, не надо плакать. Все ведь вышло само собой, и почти без боли, хотя и страху-то вы на меня нагнали! Все твердили, что вы в аду. Я думала, упаси Боже, и в самом деле помрете.
– Я и была в аду, – слабо произнесла Мэри, и женщина невольно перекрестилась.
– Ну что вы, деточка... ваше величество. Все ведь обошлось. У вас ещё и детки будут. – И прибавила шепотом: – А то мало ли что...
Только теперь Мэри стала вспоминать, что стало причиной её выкидыша. Она вспомнила ночь, неожиданное появление Брэндона в окне, его признание в любви... Что было потом? Она попыталась встать, но повитуха всполошилась, стала укладывать её, говоря, что ей нужен покой. На вопросы о Брэндоне эта добрая женщина ничего не могла ей ответить – она не знала, о ком и речь. Но не померещилось же Мэри все это? Нет, она прекрасно помнила, как вылезла в окно, и они стали спускаться. Потом – боль и мрак...
Повитуха протирала ей лицо влажной салфеткой, говорила утешающие простые слова... Мэри плакала, но была рада, что рядом находился хоть кто-то, кто добр к ней. Когда отворилась дверь и появилась баронесса д’Омон, сделав знак повитухе удалиться, Мэри не хотела её отпускать, пытаясь поймать за руку. Женщина поглядела с жалостью на молодую королеву, но вышла д’Омон взбила Мэри подушку, помогла сесть, сказав, что королеве надо подкрепиться, и стала кормить её с ложечки бульоном. Мэри ела через силу. Чувствовала она себя ужасно. У неё оказалось поврежденным ребро, и боль отзывалась при каждом вздохе, болели ушибленное лицо и голова. Однако после того, как она поела и баронесса сделала ей компресс, стало немного лучше. Собравшись с духом, Мэри все же осмелилась спросить о Чарльзе Брэндоне. Д’Омон только хмыкнула и с презрением сказала, что этот негодяй там, где ему и надлежит быть – в тюрьме, и только король Франции решит его участь.
Теперь Мэри целые дни проводила в постели. Здоровье постепенно восстанавливалось, но её терзали страхи, не за себя, а за Чарльза. С ней уже не могло случиться ничего хуже того, что произошло, а вот Брэндон... Мэри утешала себя мыслью, что он посол и английский герцог, а значит, лицо неприкосновенное. Хотя какие титулы и звания могли помочь Чарльзу после того, когда он решился на такое? Мэри много думала о нем. Где-то в глубине, за болью и страхом, в ней теплилась гордость за любимого человека и благодарное чувство за его любовь и безрассудство. Но сильнее был страх. Чарльз в Шатле! Она хорошо помнила серые стены и узкие бойницы этой мрачной крепости.
Однажды, проснувшись, она увидела в своей комнате Луизу Савойскую. Та о чем-то беседовала с д’Омон и Нэвэр, но, почувствовав взгляд Мэри, тут же повернулась. Подойдя к кровати, она разглядывала королеву с каким-то брезгливым любопытством. В первый миг Мэри сжалась. Эта женщина-ящерица победила её, изранила, уничтожила! Но оказалось, Мэри ещё что-то значила для неё... Она с удивлением вслушивалась в то, что говорила ей Луиза. Выходит, Мэри все ещё была опасна для мадам-ящерицы! Луиза боялась, что вдовствующая королева может рассказать, что с ней сделали, и твердила, что в интересах самой Мэри молчать обо всем. Она обязана скрывать, что была беременна, и должна сказать, что просто из прихоти или от скуки пыталась обмануть всех, симулируя беременность, просто обматываясь полотенцем, чтобы ввести всех в заблуждение своей полнотой.
