Рябиновый берег - Элеонора Гильм
Синицы тихонько свистели, возились в кустах, они словно убаюкивали несчастную девицу, что оказалась вдалеке от родного дома, и скоро Нютка, прижав неспокойную голову к широкой спине, смежила веки, спрятавшись в единственном доступном ей убежище.
* * *
Пахло дымом, чем-то вкусным, мясным, и Нютка, вздрогнув, проснулась и тут же отодвинулась от Синей Спины, насколько это было возможно. Два больших пса, серо-рыжих, с задорно поднятыми хвостами, бежали вслед за лошадью. Пытались, видно понарошку, укусить коня за ноги, а тот и не замечал их.
– Приехали, – чуть мягче обычного сказал Синяя Спина.
Они оказались у ворот. Высоких, с доброго теса, рубленных недавно. Тын в три ряда, со снежной каймой, за ним двускатные крыши каких-то изб, слившихся в одну длинную, жуткую – будто жило там чудище с десятисаженным хвостом. По углам тына замерли две башни. Нютка видала и побольше, и повнушительней.
«Острожек», – всплыло внезапно, она и сама не поняла откуда.
По левую руку блестел замерзший ручей, он впадал в реку покрупнее. Та застыла, покрылась мутным тонким льдом. Где-то в глубине она несла свои воды, с ней бы утечь и Нютке…
Синяя Спина уже спрыгнул, подставил ей руки – в длинной одеже попробуй соскочи. Нютка мотнула головой: еще бы не помогал мучитель. Тот ушел, не стал спорить.
Конь недовольно повел шкурой – и он устал от долгой дороги. И Нютка, подобрав подол, покатилась по гладкому лоснящемуся боку, не удержалась и плюхнулась на землю. Она только ойкнула, да не зашиблась, снег укрыл все пуховым одеялом. Тут же встала, принялась отряхивать одежу.
– Дай помогу!
Возле нее оказался улыбчивый темноглазый парень, стал проворно сметать снег с шубы, да с таким напором, что Нютка изумилась. Но все ж позволила привести в порядок ее одежу, хоть в том и не было необходимости.
– Спасибо тебе, – склонила голову. И, уже не смущаясь, окинула взглядом парня: высок, строен. Серебряная серьга в левом ухе, взгляд открытый, темный чуб завивается по казацкому обычаю. Такому сразу поверишь – голос приятный, в движениях ловок – всем хорош парень. Не то что Синяя Спина.
– Ромаха, Бардамаев сын, – сказал он и подмигнул, будто приглашая подивиться своему прозванию.
– Сусанна, дочь Степана Строганова.
Парень и бровью не повел. Словно имя «Степан Строганов» было ему неведомо. Разве такое может быть?
Ромаха отвязал от седла сумки, вьюки, ласково шепнул коню: «Сейчас напою да накормлю» – и, не забыв о Нютке, позвал, поманил, как долгожданную гостью:
– Пойдем в избу. Там и стол накрыт.
Она, очарованная им, послушно шла, длинная шуба волочилась за ней, и Ромаха, обернувшись, опять подмигнул:
– Братнина шубейка тебе к лицу.
– Можешь звать меня Нюткой.
* * *
Изба не ведала женской руки – в том убедилась сразу же, проведя рукой по столу. Шелуха, обглоданные кости, рыбьи хребтины, плесень, немытые миски… И посреди разора – огромная миска, источавшая тот самый дух, от коего текли слюнки. Больше ни о чем она не могла думать, пока не села за грязный стол, не вытащила самый смачный, зарумяненный кус мяса, не вгрызлась в него так, что жир потек по лицу и шее прямо на однорядку. Она не увидала на столе ни ломтя хлеба, только пару чесночных голов, но не стала спрашивать о том.
Ромаха управился с делами и сидел напротив нее, глядел, как жадно поглощает еду, налил в ковш водицы и сел вновь, не пытаясь присоединиться к трапезе.
– Вкусно как! Спасибо Господу за пищу и хозяину за приют, – вспомнила она наконец о положенном, насытившись.
Он не стал молиться, как положено у старших, только сотворил быстрое двоеперстие, сгреб кости в сторону – видно, было заведено в этом доме вместо уборки.
– Давай-ка я, – вздохнула Нютка. Она привыкла за последние месяцы к мужскому свинству и лентяйству. Тут же стряхнула в заляпанную лохань сор, вытерла стол, вымела сор из избы. Здесь ей, видно, предстояло жить.
Ромаха, увидав ее прыть, улыбнулся, протянул руку, словно хотел погладить или ущипнуть, да под ярым Нюткиным взглядом отдернул, покрутился на одном месте, подхватил какие-то веревки и скрылся, насвистывая на ходу: «Красна девица с метелкою гуляла…»
– И этот туда же, – молвила Нютка.
Оглянулась, тут же прикрыла рот ладошкой: а вдруг кто услышит? Осторожничала зря, ее оставили одну в женских хлопотах.
Проверила дверь – та не была заперта. Видно, убежать отсюда нельзя.
* * *
От старших да умных слыхала Нютка, что изба все расскажет о хозяине своем, о слабостях его и силе. Старательно примечала самое малое, выметая углы, стряхивая сор с лавок и полатей.
Глинобитная печь с деревянной дымницей[14] и широкой лежанкой наверху.
Горшки с нескоблеными донцами.
Сети развешаны на просушку прямо в сенях, будто других мест не сыскать.
По правую руку пристроена клеть с утварью, бадьями да лоханями.
Нютка вытащила из колчана длинное древко, с испугом оглядела острый наконечник, пригладила пестрые перья. Тут же лежал добротный лук. Отец бы не разрешил ей брать в руки оружие, а здесь, в чужом доме, она позволила себе запретное. Рядом, на деревянном коробе – сабли, бердыши… К ним подойти не решилась.
Красный угол с пыльными ликами Спасителя и Богородицы. Их оттирала долго, с великой бережностью.
Стол, лавки, полати. Кособокий сундук с мужской одежей… Открыла, сморщила нос и захлопнула крышку. Рядом стояли сапоги да всякая обувка, чудная, пестрая, с мехом.
Жили хозяева небогато, да и не скудно.
Возле печи Нютка углядела крышку, не утерпела, открыла: а там лестница, что уходила во тьму. Как не спуститься? Нютка взяла в руки светец, лучина приветливо заплясала в ее руках. Раз ступенька, два… так отсчитала она дюжину ступеней и спустилась в погреб. Пахнуло сырой землею, гнилью и всякой пакостью. Там было полно всего: деревянный короб, бочки, на стенах деревянные плахи с бутылями и кувшинами. Будто здесь могло быть что-то еще? Пошла наверх, осторожно, боясь оскользнуться на узких ступенях.
– Бу, – сказал ей кто сверху.
Нютка вздрогнула, выронила светец с лучиной вниз, во тьму и сырость.
– Ой, испугалась, что ль? – продолжал незнакомый голос.
Нютка и не думала отвечать, упрямо лезла к свету. А когда была уже на первой ступеньке, ей протянули руку и вытащили из погреба.
– Чего ж ты без хозяев по погребам лазишь? – спросил он опять.
