Возлюбленная кюре - Дюпюи Мари-Бернадетт
Его супруга знаком дала понять, что это правда. У нее было двое детей, и она искренне сочувствовала жене фермера, поскольку испытывала те же мучения после вторых родов.
– Тебя все-таки призвали к порядку, Колен! – поддела мужа Матильда. – Прошу, избавь нас от описания своих врачебных подвигов. А вы, мсье Данкур, отпускаете колкости в адрес господина кюре, что тоже не очень любезно с вашей стороны!
Свои упреки она озвучила мелодичным, каким-то детским голоском.
– Отец Ролан – человек терпимый и, как и вы, прекрасный наставник, – продолжала она. – Недавно Жером прочитал мне наизусть целую страницу из катехизиса!
– Дорогая мадам, надеюсь, в следующем году вы все-таки отправите сына в государственную школу, отдав тем самым дань уважения Франсуа Гизо[5], усилиями которого был принят Закон от двадцать восьмого июня тысяча восемьсот тридцать третьего года, предусматривающий обязательное посещение начальной школы для мальчиков в коммунах, насчитывающих более пяти сотен жителей, как в Сен-Жермен! – возразил на это учитель.
– Именно так мы и планируем поступить, Данкур! – с некоторым раздражением в голосе заявил хозяин дома. – Потом Жером отправится в колледж-интернат в Ангулеме. Но вернемся к игре… Кто у нас побеждает?
– Я закрыла первый ряд! – объявила Матильда.
Ролан Шарваз подавил зевок. За столом ему было скучно, и, чтобы развлечь себя, он принялся вспоминать подробности последнего свидания с Матильдой. «Вчера, пока моя служанка присматривала за Жеромом, мы уединились в хижине мясника, умершего еще в прошлом году. Но там очень неудобно. В следующий раз придется прихватить подстилку. У Матильды такие красивые ножки… И чулки шелковые, приятные на ощупь…» Выражение лица у него было мечтательное, даже отрешенное.
Спустя некоторое время, почувствовав на себе чей-то взгляд, он заморгал и притворился, что бормочет что-то себе под нос, а потом прикоснулся к четкам, которыми был подпоясан.
Учителя, который все так же наблюдал за Шарвазом, охватили сомнения. «Он молится! – изумился он про себя. – Может быть, он ходит сюда только для того, чтобы развеяться немного и сытно поесть. Я могу ошибаться… Этот человек следует своему призванию, и его вера очевидна…»
Устыдившись, что едва не учинил скандала, он поднялся.
– Прошу простить, дамы и господа, но я вынужден откланяться. И мне очень жаль, что я едва не испортил всем настроение в такой прекрасный вечер. Господин кюре, я прошу у вас прощения.
– Не будем об этом вспоминать, – добродушно ответил отец Ролан.
С уходом Данкура атмосфера в гостиной стала более расслабленной. Мужчины говорили о политике, о сельском хозяйстве и об охоте, а Матильда с Жозефиной Фуше – о дамских модах и безделушках. Что до Сюзанны, то она в это время мыла в кухне посуду.
Внезапно, словно повинуясь какому-то наитию, доктор ткнул пальцем в Шарваза.
– Ну, отец Ролан, довольны вы своей служанкой? Я видел ее вчера на реке, где прачки полощут белье. Моя супруга сыграла с вами злую шутку. Могла бы найти кого-нибудь помоложе и посимпатичнее, верно?
Он смеялся над своими словами до слез – в отличие от мэра, ценившего более тонкий юмор.
– Анни Менье – уважаемая всеми вдова, и жаловаться мне не на что, – ответил кюре. – И я очень благодарен мадам де Салиньяк. Она оказала мне услугу, подобрав образцовую служанку.
– Слава тебе, Господи, если так! – подхватил доктор, преувеличенно заметно подмигивая жене.
Колен де Салиньяк пребывал в отличном расположении духа после обильной трапезы, сдобренной большим количеством вина, и оживленной партии в лото. Ему было приятно принимать у себя кюре, в котором он видел человека широких взглядов, не слишком склонного к нравоучениям и не стремящегося возвратить своего собеседника на путь истинный, когда тот выходил за рамки приличий.
– Надеюсь, вы почтите нас визитом в следующую субботу, отец Ролан, – добавил он, не переставая усмехаться. – И мы обойдемся без мсье Данкура.
Матильда вспыхнула от радости. О, ее возлюбленному по силам опутать своими чарами самый проницательный ум, даже если он принадлежит ревнивому мужу! «Я люблю его! О, как я его люблю! – думала она. – И какая жалость, что завтра воскресенье. Мы увидимся только на мессе».
* * *Август подходил к концу. По утрам стало прохладнее, небо чаще затягивали сероватые облака, приносившие с собой непродолжительные дожди. Но едва рассеивался утренний туман, как спокойствие и нега вновь возвращались на живописные холмистые равнины Монброна.
Окруженный плодовыми садами и виноградниками, городок Сен-Жермен готовился к сбору винограда. Как и во многих других регионах, здесь ежегодно производили свое, местное вино, и первую пробу было принято снимать осенью, когда напиток еще терпкий и кисловатый. К молодому вину традиционно подавали жареные каштаны, которые тоже поспевали в эту пору. С наступлением холодов начался сбор валежника, служившего всю зиму для разжигания очага в доме. Из лесу женщины с детьми несли корзины с грибами – белыми и лисичками, – которые засаливали и сушили, чтобы было чем побаловать себя в праздники.
Управившись с делами, Анни Менье часами просиживала у окна, наблюдая за жизнью городка. Особенно радовалась она, когда видела ризничего. Мсье Алсид Ренар бывал в церкви несколько раз в день.
«Добрый человек! Всегда несет мне ведро с водой до самого дома! Что ж, не стану лишать его удовольствия сделать доброе дело и сегодня!» – подумала она, улыбаясь про себя.
Служанка кюре с некоторых пор отправлялась к колодцу, подгадав так, чтобы на обратном пути повстречать ризничего. Алсид Ренар тут же предлагал ей свою помощь.
Не стало исключением и первое сентябрьское утро. Завидев Анни, ризничий бросился ей навстречу.
– Я возьму ведро, мадам Анни! Тяжелое, а нести далеко!
Женщина поблагодарила его кивком и тяжело вздохнула, как если бы совсем выбилась из сил. По дороге они, как обычно, болтали. Разговор то и дело возвращался к кюре, чье переменчивое настроение доставляло обоим немало хлопот.
– Отец Шарваз много гуляет пешком, – заметил ризничий. – Говорит, это помогает ему готовить проповеди. Он часто ходит в Мартон или просто прогуливается в лесу.
– В лесу он бывает часто, уж поверьте! Мне то и дело приходится штопать подол его сутаны. Я посоветовала было ему брать с собой посох, чтобы отводить колючие ветки, но он почему-то рассердился. В последнее время он явно не в духе, наш отец Ролан!
– Что правда, то правда! В прошлое воскресенье стал мне выговаривать, что я плохо начистил алтарные подсвечники. А они блестят как миленькие! Я начищал их так, как всегда, старался…
– Если бы не блестели, мсье Ренар, я бы заметила. Но когда в пресбитерий приходит мадам де Салиньяк, одна или с сыном, кюре тут же расцветает, улыбается…
– Как не улыбаться, когда видишь такую красивую даму!
Анни с сомнением покачала головой. Ей хотелось высказаться по этому поводу, однако она предпочла смолчать. «Вчера жена доктора приходила одна, и отец Ролан увел ее к себе в комнату, – думала она. – Они обсуждали уроки Закона Божьего, которые кюре дает ее сыну, а я в это время, оказывается, слишком сильно гремела посудой! Так они потом сказали. Интересно, можно ли перемыть такую массу тарелок и чашек и при этом не шуметь? Когда расскажу об этом детям, вот будет смеху!»
Анни планировала навестить родных на День Всех Святых[6], то есть через два долгих месяца. Особенно она скучала по Эрнесту с его ласковым взглядом и мягкими манерами. Она любила наблюдать, как сын разрезает материю и соединяет детали будущего костюма иголками с круглыми головками.
Дочка Эльвина тоже относилась к матери очень тепло и уважительно, но была более скупа на проявления любви. Вдобавок она обычно была занята: работала секретарем в кабинете нотариуса и хлопотала по хозяйству в своем доме.
