Искусство любви - Галина Грушина
Впрочем, за столами толковали не о поэзии, а о том, кого изберёт Владыка в мужья своей единственной дочери. Вопрос был государственной важности и заботил многих, поскольку у Августа не было сыновей и, стало быть, отсутствовал наследник власти; неокрепший миропорядок мог в одночасье рухнуть.Обсуждали также утреннюю церемонию на Капитолии, – главным образом, высказывания консула Марцелла Эзернина, и то, что жертвенный бык, не желая подставлять голову под молоток, вырвался из рук служителей, что было плохой приметой. Впрочем, едва речь коснулась завтрашних ристаний, мужчины, позабыв о государственных делах, парфянах, зловещих приметах и литературе, с жаром принялись обсуждать достоинства жеребцов. Если бы не появление кабана на блюде, и следом целого стада поросят; если бы не тарентские устрицы и родосский осетр, разговор так и увяз бы в конюшне. Раздавшаяся кстати сладкозвучная музыка заглушила чавканье, рыганье и другие нежелательные звуки, производимые гостями.
– Эй, малый! – дёрнул за подол пробегавшего мимо слугу проголодавшийся Назон. – Дай нам чего-нибудь поесть. – Окинув его равнодушным взглядом, слуга прошмыгнул мимо. Назон был сильно раздосадован.
– Голод полезен поэтам, – хмыкнул Макр. – Эпическим, как ты, может быть , но не сочинителям элегий.
После ещё одной просьбы им всё-таки принесли нечто на блюдце.
– Что это? – заинтересовался Назон. – Дохлый воробушек? – Проглотив «воробушка» и оставшись голодным, Назон устремил взор вдоль стола по блюдам, пока не наткулся на голые женские руки, полные и холеные, в сверкающих браслетах: Сульпиция, цепко ухватив кусок свинины и сохраняя строгое выражение на своём правильном, несколько суховатом лице, алчно вгрызалась в мясо. Проглотив слюнки, Назон невольно вспомнил свою Коринну, её нежный ротик и маленькие ручки: нет, она не могла бы так уплетать свинину. Конечно, его возлюбленная – ничто перед знатной родственницей Мессалы, неродовитая и совсем необразованная крошка, однако заносчивая матрона ей и в под мётки не годится И руки у неё красивей, хотя не щеголяют подобными браслетами, а уж какие прелести скрыты под одеждой, тут с нею не сравнится никто. И всё же если бы под именем Коринны он воспевал не простушку Терцию, а величественную Сульпицию , то был бы давно своим человеком у Мессалы. Подобные мысли впервые пришли ему в голову, – возможно, под вл иянием голода.
Задумавшись, он не сразу приметил устремлённый на него с другого конца стола пристальный женский взгляд. : белокурая Понтия, на изящество которой уже обращал его внимание Макр, с усмешкой наблюдала за ним. Пылкое сердце поэта чутко дрогнуло: на него с интересом смотрела привлекательная женщина. Поманив слугу, Понтия что-то сказала ему, и вскоре перед голодным поэтом чудесным образом возник сытный кусок мяса. Мигом позабыв Коринну, Сульпицию и даже поэзию, Назон жадно набросился на еду. На долю Макра досталась возможность любоваться аппетитом приятеля. Проперций явился поздно, когда мясные блюда на столах сменили фрукты, а разгорячённые вином лица гостей горели румянцем, и беседа снова опасно сворачивала на жеребцов. При виде знаменитого поэта гости зааплодировали, а хозяин сделал попытку подняться с ложа, но не смог и широким взмахом руки пригласил его к своему столу. Поэт, бледный и болезненный, был печален: все знали, что недавно умерла Цинтия, его вдохновительница и многолетняя любовь. Даже заморское путешествие не развлекло его и не смягчило горечь потери.« Ура, настало время стихов», – шепнул Макр., толкнув Назона. Как оказалось, кроме них, тут были ещё незаметные поэты, и один, тотчас проворно встав и развернув свиток, объявил, что сейчас прочтёт оду в честь хозяина дома. Гости почтительно примолкли.
– Кто таков? – шопотом осведомился у друга Назон. – А – поморщился тот. – Лизоблюд. Клиент Мессалы.
Поэт начал декламировать:
– Буду славить доблесть твою, великий Мессала! Предки красят тебя, а ты прославляешь предков. – Далее поэт почему-то заговорил об Улиссе, Несторе, титанах, вспомнил Александра и, совсем потеряв мысль, лишь под конец спохватился и возгласил:
– Ради тебя я дерзнул бы по бешеным волнам помчаться, Сжёг бы охотно себя, опустившись во пламенник Этны! Вечно и всюду я твой, знаменитый Мессала.
Гости рукоплескали. – «Прыгнул бы в Этну» – это слишком, – насмешливо шепнул Макр Назону. Но тот чужих стихов не слушал, да и хлопанье гостей донеслось до него, как шум дождя. Другое его взволновало. Он комкал в руке клочок ткани – записку без подписи, полученную им только что. Женская ручка начертала на ткани: «Амур поразил меня стрелой, и отныне мой господин – ты. Догадайся, кто я.» Оставалось гадать , как она исхитрилась писать, сидя за столом . Может,записка была заготовлена заранее? Щёки юноши вспыхнули; он обвёл жарким взглядом присутствовавших красавиц: которая? Сульпиция –матрона в годах. Насытившись , поэтесса с кубком в руке выглядела ещё более надменно и самоуверенно. Или та, в зелёном с лиловыми полосками? Старовата. Ну и что? Значит, опытная. В голубом – длинная жердь. Такая займёт всю постель, не в пример крошке Коринне. В серьгах с изумрудами? Никак косоглаза. Да ведь и Венера малость косит. Эта, конечно, не Венера, зато какие серьги! Все женщины за столом нравились ему, каждой готов он был ответить стихами на любовь. Эх, если бы записка принадлежала белокурой Понтии! Но такого он не дерзал предположить. Ради такой возлюбленной он готов был даже забыть о Коринне. Однако она и не глядела в его сторону.
Тем временем Мессала обратился с просьбой о стихах к своему знаменитому гостю. Слабо улыбнувшись бескровным ртом, Проперций кивнул в сторону Сульпиции. Поэтесса, нисколько не ломаясь, тут же встала и вышла на середину зала. Громким и ясным голосом, годным для произнесения речей на форуме, она начала:
– «День, что тебя мне послал, о,Керинф, пребудет священным
И среди праздничных дней будет блистательней всех.
Будь же взаимной, любовь. Будь ко мне милосердна, Венера!
Пусть все рассветы я встречу в объятьях твоих, о, Керинф!»
Стихи были весьма смелыми для матроны, так что женщины зашушукались, а Мессала поднял брови, возможно, раздумывая,