Юлия, дочь Цезаря (СИ) - Львофф Юлия

Слова Марцелла вызвали гул неодобрения. Среди этого шума кто-то настойчиво призывал к порядку, и, наконец, в курии наступила тишина.

— Полагаю, никто из вас, отцы, не сможет не согласиться с тем, что всё происходящее в Риме в последнее время зависит именно от воли консула Цезаря! — Не поднимаясь с места, выкрикнул Лутаций Катул. — Соблазнённый его земельным законом плебс ныне либо ни во что не вникает, либо молчаливо всё одобряет. И даже коллега Цезаря по консулату ему не помеха! Устранив Бибула, Цезарь один управляет всем в государстве по своей воле…

В курии снова послышался ропот. Кое-кто из сенаторов (тех, кто не поощрял новый образ правления) начал напевать шуточную песенку, ходившую тогда в народе:

— В консульство Цезаря то, а не в консульство Бибула было:/В консульство Бибула, друг, не было впрямь ничего.

Когда же все постепенно утихли, с речью выступил Катон.

— Да, отцы, — начал он скорбным голосом, — республика гибнет… гибнет на наших глазах. С каждым мгновением опасность растёт, и очень скоро мы увидим тиранию. Сегодня на форуме чернь вопила: «Да здравствует Цезарь!», завтра она провозгласит его диктатором.

Катон умолк. Склонив голову, он какое-то время думал о чём-то.

— Нет ничего удивительного в том, что Цезарь, став консулом, утвердился в той царской власти, о которой помышлял ещё эдилом, — вставил, воспользовавшись паузой, Цицерон, прославленный оратор Рима, сторонник республиканского правления.

Будучи консулом Римской республики, Марк Туллий Цицерон раскрыл заговор Катилины, который, как известно, намеревался не только свергнуть существующий строй, но и уничтожить всякую власть и произвести полный переворот. Неизвестно, оказывал ли тайно Цезарь в чём-нибудь поддержку и выражал ли сочувствие заговорщикам, но многие из его противников (и среди них Катон и Катул) упрекали Цицерона, пощадившего Цезаря и отведшего от него подозрения.

— Нельзя считать незначительным начало ни в каком деле, — продолжал Цицерон, как всегда легко привлекая внимание слушателей. — То, что не пресечено в зародыше, быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для беспрепятственного развития… Так и мы, сиятельнейшие отцы, прежде либо потакали Цезарю во всём, либо и вовсе не обращали внимания на его дерзкие замыслы, тем самым содействуя постепенному росту его влияния в государстве. Иначе говоря, ныне мы сами пожинаем плоды того, что взрастили…

— Цезарь — тиран?! — неожиданно воскликнул Эмилий Лепид, перебивая Цицерона, и вскочил со скамьи. — Это же возмутительно! Разве можно считать подозрительной и внушающей опасения деятельность консула Цезаря? И разве можно в его помыслах усматривать тиранические намерения?!

Уже садясь на своё место, он обернулся к Цезарю, который, не шевелясь и всё ещё не произнося ни слова, сидел в своём курульном кресле, и незаметно для всех подмигнул ему. В ответ Цезарь вяло улыбнулся.

— Иногда, когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он со всеми ласков и обходителен, мне тоже кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя, — с горькой иронией отозвался Цицерон на короткое выступление Лепида.

— Цезарь не надел на себя царскую диадему и не стал ещё одним Тарквинием[61] лишь потому, что чересчур осторожен, — снова заговорил Катон. — Ему нравится управлять всеми делами в Риме исподтишка, под прикрытием сената. А вы, patres, не желаете признать, что ныне низведены на положение балаганных кукол…

Голос Катона потонул в гаме.

— Республика в опасности!

— Не допустим тирании!

— Цезарь — наш избранник! Власть Цезарю! Гражданскую и военную!

— Отменить все законопроекты консула Цезаря!

— Будущее Рима за Цезарем!

Пришло время вмешаться и самому Цезарю. Он дал знак трубачам и только резкий звук туб[62] призвал сенаторов к молчанию.

— Да, будем откровенны, — заговорил Цезарь в наступившей тишине, — имя диктатора Суллы, с которым меня кое-кто сравнивает, до сих пор звучит зловеще для Рима. Проскрипции, беззаконные убийства тысяч неповинных граждан, попранные законы отечества, деспотизм — вот что вспоминает каждый из нас, когда слышит слово «единовластие»… Но, клянусь всеми богами-покровителями Рима, это вовсе не то, к чему я стремлюсь, став избранником своих сограждан. Я не желаю подчинить Рим своей власти; я желаю, чтобы весь мир был подвластен Риму.

— Рим — властитель народов, ты — владыка Рима? — послышался из зала насмешливый голос Цицерона.

Цезарь умолк на миг, затем, вскинув голову, сказал с суровой твёрдостью:

— Дайте мне четыре легиона — и через несколько лет я брошу к стопам Рима весь обитаемый мир.

Казалось, заявление Цезаря произвело впечатление на сенаторов. Какое-то время они обсуждали его выступление — и то недоверие, которые многие из них прежде ему высказывали, мало-помалу рассеивалось.

— Из всех провинций, — продолжал Цезарь, ободрённый переменой в настроении зала, — я выбираю себе в управление обе Галлии. Я уверен, что сумею покорить местные строптивые племена и полностью подчинить их власти Рима.

— Обе? — удивился Катон, и этот его вопрос вызвал среди сенаторов некое замешательство. — Однако, как все мы знаем, по Ватиниеву закону ты можешь получить только Цизальпинскую Галлию с прилежащим Иллириком…

— Нет ничего предосудительного, если консул Цезарь получит обе Галлии, — перебил Катона Помпей, поднимаясь со своего места с важным и осанистым видом. — До него, помнится, ни у кого из римлян не было уверенности в том, что им удастся покорить эти дикие земли и заставить варваров признать власть Рима.

Катон метнул в сторону Помпея быстрый гневный взгляд и повернулся к Цезарю.

— Но какую жертву ты потребуешь взамен? Повергнув к стопам Рима весь мир, не захочешь ли ты увидеть поверженную у твоих ног республику Рима?

Не дожидаясь ответа, Катон окинул курию своими суровыми глазами и громко сказал:

— Я выступаю против предложения консула Цезаря!

— Мой голос — «за». — Помпею пришлось — для пущей убедительности — стать рядом с Цезарем. Теперь они оба стояли на середине зала — лицом к лицу с сенатом.

Заявление Помпея вызвало у Катона сильное негодование.

— Как можно и дальше терпеть этих людей, которые брачными союзами добывают высшую власть в государстве и с помощью женщин передают друг другу провинции, войска и должности! — вскричал он, выступая вперёд.

Лицо его побагровело, словно вся кровь прихлынула к щекам и даже лбу; ноздри узкого горбатого носа гневно вздрагивали; глаза сверкали холодной яростью.

Едва уловимым движением руки Цезарь велел ликторам взять Катона под стражу, пока другие сенаторы не поддержали его. Но тот, видимо, не собирался уступать столь легко.

— Берегитесь, отцы! — Его страстный голос снова завладел вниманием зала. — Берегитесь, или скоро вы будете посыпать головы пеплом запоздалого раскаяния! Республика гибнет! Республика — на краю пропасти!

И тут раздались крики. Приверженцы Катона вскакивали со своих мест, размахивали руками, даже грозно потрясали кулаками, однако ни один из них так и не пришёл ему на выручку.

Ликторы Цезаря уже выводили Катона из курии, когда он обернулся на пороге и, показывая пальцем на Цезаря, который спокойно наблюдал за всем происходящим, пронзительно крикнул:

— Взгляните на будущего тирана! Увы, увы, Риму!

Глава 12

Свадьба Юлии обозначила собой резкий поворот в судьбе Рима, всей Италии и, конечно же, в судьбе Квинта Сервилия Цепиона.

У него на глазах любимая девушка стала женой другого — в тот день рухнула, рассыпалась в прах самая светлая мечта его юности. Затаив обиду на Цезаря, он, однако, по-прежнему оставался среди его верных сторонников и даже был его главным помощником в борьбе против Бибула. Причина его решения была проста: пока он принадлежал к кругу друзей Цезаря, он был вхож в его дом и, следовательно, имел надежду увидеться с Юлией. Томясь тоской по ней, он искал встречи с ней, как измученный жаждой путник ищет заветный ручей.