Андрей Шляхов - Петр Чайковский. Бумажная любовь
Будущее уже рисовалось ему в светлых тонах. Даже и с Антониной Ивановной. Он пишет в том же письме к Надежде Филаретовне: «Если знание моей организации не обманывает меня, то очень может быть, что, отдохнувши и успокоивши нервы, возвратившись в Москву и попавши в обычный круг деятельности, я совершенно иначе начну смотреть на жену. В сущности, у нее много задатков, могущих составить впоследствии мое счастье. Она меня искренно любит и ничего больше не желает, как чтоб я был покоен и счастлив. Мне очень жаль ее».
Желание писать музыку вернулось к Петру Ильичу. Он был на седьмом небе от счастья.
«Сердце мое полно. Оно жаждет излияния посредством музыки. Кто знает, быть может, я оставлю после себя что-нибудь в самом деле достойное славы первостепенного художника. Я имею дерзость надеяться, что это будет».
Письмо сильно расстроит баронессу фон Мекк: «Но как мне было больно, как жаль Вас, читая это письмо, я и сказать не могу. Несколько раз слезы застилали мне глаза, я останавливалась и думала в это время: где же справедливость, где найти талисман счастья и что за фатализм такой, что лучшим людям на земле так дурно, так тяжело живется. А впрочем, оно и логично: лучшие люди не могут довольствоваться рутинным, пошлым, так сказать, программным счастьем. А чего бы я не дала за Ваше счастье!» — напишет она в ответ. И поспешит добавить: «Вы единственный человек, который доставляет мне такое глубокое, такое высокое счастье, и я безгранично благодарна Вам за него и могу только желать, чтобы не прекратилось и не изменилось то, что доставляет мне его, потому что такая потеря была бы для меня весьма тяжела».
К великой радости Чайковского, вслед за ним в Каменку, к гостеприимной сестре Сашеньке, приехал брат Модест Ильич. Он скоро уговорил Петра Ильича не ехать ни в какие Ессентуки, а остаться здесь, в Каменке, подольше. Соблазнял охотой, покоем, пугал тем, что из-за русско-турецкой войны на Кавказе опять неспокойно, и добился своего — Чайковский остался в Каменке.
Если он не охотился и не гулял с Модестом — он работал.
«Онегина» пока не трогал — надо было инструментовать Четвертую симфонию, посвященную баронессе фон Мекк.
Любимым его напитком сделался чай.
В Москву он вернулся одиннадцатого сентября — к началу занятий в консерватории.
Баронесса фон Мекк в это время была в Италии.
Он вернулся в Москву полным благих намерений. Незадолго до отъезда из Каменки он написал: «Пишу Вам под грустным впечатлением, дорогая Надежда Филаретовна! Сегодня уехал отсюда младший из двух моих милых братьев; старший уже в Петербурге. Погода делается осенней, поля оголились, и мне уж пора собираться. Жена моя пишет мне, что квартира наша скоро готова. Тяжело мне будет уехать отсюда. После испытанных мной треволнений я так наслаждался здешним покоем. Но я уеду отсюда, во всяком случае, человеком здоровым, набравшимся сил для борьбы с фатумом. А главное, что я не обольщаю себя ложными надеждами. Я знаю, что будут трудные минуты, а потом явится привычка, которая, как говорит Пушкин:
…свыше нам дана, Замена счастию она».
Однако человек предполагает, а жизнь располагает…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ «ВТОРОЕ БЕГСТВО »
— Вы слышали — Чайковский женился!
— Неужели?
— Да, еще в начале июля!
— Вот так новость! А Николай Григорьевич знал?
— Узнал только позавчера.
— Ну, Петр Ильич, ну, скрытная душа. А кто его счастливая избранница?
— Некто Милюкова, говорят — музыкантша, говорят — училась в консерватории…
— Милюкова… Не родственница ли Николая Павловича?
— Нет, она из других, из э-э-э… захудалых. Я слышал, что она бедна, зарабатывает на жизнь уроками.
— Хоть собой хороша?
— Не без этого. Постойте, господа, сейчас мы спросим Эдуарда Леонтьевича. Эдуард Леонтьевич! Милости просим к нам!
— Позвольте, но при чем здесь Эдуард Леонтьевич?
— Супруга Петра Ильича его бывшая ученица.
— Эдуард Леонтьевич, что вы нам скажете о жене Петра Ильича? Говорят, что она училась у вас? Какова она?
— Простите, господа, супруга Петра Ильича действительно училась у меня некоторое время, но больше я о ней ничего сказать не могу. Не привык, знаете ли, обсуждать чужих жен, тем более — жен своих коллег.
— Ну, хотя бы скажите — она красива?
— На вкус и цвет товарища нет, господа, — подобно всем потомкам обрусевших немцев, Эдуард Леонтьевич любил вставить в речь пословицу или поговорку.
— Дождитесь завтрашнего вечера, господа! Раз уж Эдуарду Леонтьевичу угодно скрытничать…
— А что завтра вечером?
— Разве вы не знаете — Юргенсоны устраивают вечер в честь Чайковских!
Петр Иванович Юргенсон был человеком интересной судьбы. Он родился в Ревеле, в семье обычного рыбака, а в возрасте четырнадцати лет был отправлен отцом в Петербург, где служил в нескольких нотных магазинах, пока не получил предложение занять место управляющего музыкальной фирмой Шильдбаха в Москве. Вскоре он открыл собственное дело, а вдобавок стал одним из директоров Московского отделения русского музыкального общества.
С Чайковским он дружил, став для него не только другом, но и издателем, причем Петр Иванович издавал Чайковского, не считаясь с выгодой. Порой изданные партитуры приносили ему одни лишь убытки, причем немалые, но Юргенсон не падал духом — он верил в Чайковского, в его талант, в его гений столь же сильно, как и баронесса фон Мекк.
Порой, подобно ей, Юргенсон выручал Петра Ильича деньгами. Разумеется, Петр Иванович не мог не откликнуться на такое событие, как женитьба Чайковского. Юргенсону казалось, что друг его счастлив, и это было прекрасным поводом для праздника…
Сразу по приезде в Москву счастье исчезло, а вместе с ним исчезли и благие намерения.
Антонина Ивановна вела себя словно замоскворецкая купчиха.
Она сняла новую квартиру, побольше, и всю ее украсила пошлыми статуэтками, тошнотворными занавесками, безвкусными кружевными скатерками… Все было кричаще ярким, призванным не услаждать глаза, а колоть их.
