Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)
Диссиденты требовали свободного отправление своих религиозных обязанностей и доступа к общественной службы. Ну, что же более справедливо, дорогой Пании, как восстановить их в правах, которыми они владели уже несколько веков, И которых они несправедливо были лишены в начале нынешнего? К чему хотеть сохранить в качестве государственных законов злоупотребление, введенный насилием. Но если бы даже диссиденты никогда не пользовались этими правами; чего же они требуют такого, чтобы не оправдывалось само собою? Разве не разумно, чтобы каждый служил Богу по своему обычаю, и чтобы каждый гражданин имел свою долю в выгодах управления, которого тягость он помогает нести?
Честолюбие, зависть, ненависть, фанатизм, злопамятность, желание мести, прикрытые видимостями религии и справедливости, вот в настоящее время, среди нас, истинные семена раздора. Они сначала проросли в гражданских несогласиях, и помимо страха пред русской армией; они назревали долго в тишине и когда назрели достаточно, все эти страсти, временно задерживаемые, как порок крепкой плотиной, прорвались по пустяшному поводу.
Междуцарствие, последовавшее за смертью Августа III, было предвестием бури.
Недовольство честолюбцев, у которых согласие на сейме в пользу нового короля исторг страх, не замедлило проявиться. Они бросились на него и начали втихомолку подготовлять возмущение.
Я не хочу также оправдывать императрицу, оказавшую давление на голосование избирателей и принудившую выбрать одну из своих креатур. Но Понятовский не хуже других, по заявлению даже его неприятелей. Он получил образование, воспитание, что вообще не часто случается среди нас, дворян; он менее других распутен; характер у него мягкий, человечный, благородный; он любит искусство и мир. Кого бы выбрали лучше те, которые поднимаются против него и хотели бы отнять у него корону? Разве добродетель определяет голоса при избрании? наоборот, не кредит ли и сила?
Мы видим, как члены этих постыдных собраний обсуждают с мечем в руке государственные дела, видим, как самые пронырливые и денежные предлагают, что им угодно, и как сильнейший вырывает у слабейшего согласие.
Недовольные, прилагавшие все усилия, чтобы поднять в государстве смуту, прибегли к темному содействию служителей религии и вознамерились втянуть монарха в дело истребление своих врагов. В игру они пустили ксендзов, всегда готовых во имя Бога мира воспламенять умы. Вскоре фанатизм представил несчастных диссидентов, как врагов божества. Сектантам отказали в доступе в сеймы, в допущении к народным обсуждениям и в других правах граждан.
Теснимые в отечестве, они прибегли к своей покровительнице, которая деятельно ходатайствовала пред республикой о восстановлении их в правах. Эти ходатайства не были даже выслушаны. В надежде разбить свои цепи диссиденты образовали конфедерацию. Императрица взяла их под свое покровительство, но в то же время пригласила польских дворян созвать чрезвычайное собрание для изыскания средств против беспорядка в государстве.
Тотчас же образовались частные конфедераций и, чтобы избежать несчастий анархии, эти конфедераций соединились в одну, которая потребовала восстановления общественного порядка от сейма, созванного под покровительством России.
Сейм был созван, и императрице, по ее внушению, было предложено держать постоянно в Польше для сохранение общественного спокойствия вспомогательный корпус русских войск.
Некоторые сенаторы пошли против этого предложения. В сеймиках они неустанно разжигали умы. Посол этой государыни при нашем дворе, осведомленный о их поведении, приказал их ночью арестовать.
Мятежники, решив, что времени терять нечего, тотчас же забили тревогу и поднялись повсюду. Каждый день только и слышали, что о новых заговорах. Наконец, на наших глазах, недовольные со всех сторон взялись за оружие, чтобы огнем и мечем терзать самые недра отечества и совершать безмерные ужасы.
Вот дело этих мятежников, украшающих себя прекрасным титулом патриотов. Ах, если боги справедливы, они не должны ожидать от своих замыслов ничего, кроме смерти, стыда быть побежденными, нищеты и оков.
Почему нужно было отцу вступить в их партию!
Ах, дорогой Панин! Негодование поднимается в моем сердце. Меня преследует тоска, и в избытке горести я презираю землю, где, может быть, скоро мне придется оторваться от того, что я люблю.
XXIX.
Сигизмунд Густаву.
В Варшаву.
Так как я знал, что ты счастлив, и не было ничего особенного сообщить, то я и не писал тебе несколько месяцев.
Но вот собирается над твоей головой новая гроза.
Дорогой друг, я тебя жалею — вот и все, чем я могу тебе служить в настоящее время; другие посоветовали бы тебе, конечно, терпение, но мне так часто и по-пустому рекомендовали его, что теперь оно для меня, как средство, ничто. Все же, когда ты будешь немного более расположен выслушать правду, я тебе скажу, что любовь сопровождается неприятностями, и что ты не должен считать себя единственным, изъятым из общего закона. Впрочем, твое горе не очень сильно, так как оно позволяет тебе философствовать по всей своей воле, и не всегда без доли раздражение и с большею предвзятостью.
Тяжело, я это чувствую, дорогой Потовский, быть вынужденным пожертвовать счастьем своей жизни воле отца; и они думай воображать себе, что конфедераты достойны порицания в той степени, как ты предполагаешь.
Только очень слепому не заметить, что наши несчастие — дело царицы. Она именно незаметно от всех побудила диссидентов заявить о их прерогативах и умолять ее о помощи. Она именно возложила насилием корону Польши на главу одной из своих креатур и теперь она же огнем и мечем принуждает нас подчиниться ему.
Я согласен с тобою, что диссиденты правы, выражая желание возвратить себе права: они были лишены их несправедливо; но заметь, что прошло уже шестьдесят лет. Сначала они кричали и молили о помощи соседние державы, и наиболее заинтересованные из последних в поддержании своей религии в Польше удовольствовались ходатайством пред речью посполитою о восстановлении диссидентов в их правах. Хотя их ходатайства не были даже выслушаны, они не подняли дела. Только Екатерина из принципа человечности и из взглядов чисто христианских, как она говорит, и ты имеешь глупость верить, вооружилась за них. Прочти внимательно, прошу тебя, ее декларацию, обращенную в 1766 г. к королю и речи посполитой. Грозно объявив, что будет относиться ко всякому поляку, который бы напал на диссидентов, как к мятежнику и врагу государства, она заявляет, что считает себя выше подозрений, которыми ей приписываются личные виды, задевающие независимость и интересы речи посполитой. (Я этому верю: конечно, ей не в привычку краснеть но поводу такой безделицы); затем объявляет, что она ничего не желает от Польши, что она далека искать личного усиления в смутах, волнующих страну, и хочет только их прекратить, и что, если, вопреки ее намерениям, дух раздора зажжет войну, внутреннюю или внешнюю, грозящую владениям речи посполитой, Е. И. В. обеспечивает их неприкосновенность и отвергнет всякий договор, заключающий в себе статьи, противные этой воле. Факты, Густав, научат тебя, как мало труда стоит венчанной голове принять на себя обязательства, и с какой приятностью она умеет лгать. В ожидании сделаем несколько комментариев.
