Лора Бекитт - Сильнее смерти
Последняя мысль придала ей сил.
– Я благодарен богам, – сказал Нагасава, и Тиэко усмехнулась уголками губ.
Вот пример иллюзорности человеческого представления об истине. Сейчас истиной (и какой!) владела она, владела и любовалась ею, таинственным, сверкающим непостижимыми недрами кристаллом, поворачивая его так и эдак… Через секунду она преподнесет его Нагасаве в благодарность за годы отверженности и одиночества!
– Мне кажется, вы должны благодарить Ясуми, мой господин! – сказала она, и в ее голосе звенел лед.
Нагасава выпрямился.
– Ясуми?! Как ты смеешь произносить это имя! При чем тут Ясуми?
Тиэко не дрогнула под его взглядом. Теперь ее голос зазвучал по-другому, вкрадчиво, мягко:
– Я о молодом Ясуми, которого все называют Ото-мо. Но ведь он сын того… Я всегда об этом помнила.
Нагасава понял значение ее последних слов. Умерив свой гнев, он настороженно ожидал продолжения.
– Я их видела: вашу любимую наложницу и этого преданного вам самурая. Сначала они забавлялись в офуро, а потом перешли в ее комнату.
Нагасава ощутил ледяное прикосновение ее слов к своему сердцу. Внезапно ему стало трудно дышать. А Тиэко стояла, спокойная и прямая, привычно сложив спрятанные в складках неяркого одеяния руки.
– Когда это было?
– В ночь последнего большого пожара. Этот человек явился в замок по вашему приказу. А она… Все женщины работали, а она, – Тиэко сделала особое ударение на этом слове, – принимала ванну.
– И ты уверена, что они…
– Ни на ней, ни на нем не было ни клочка одежды, и потом, пусть я стара, но еще могу отличить, когда люди просто разговаривают или моются, а когда…
– Замолчи! – приказал он. Перевел дыхание и спросил: – Почему я не узнал об этом раньше?
Тиэко не произнесла ни слова. Он прочитал ответ на ее лице.
– Ты понимаешь, чего заслуживаешь?
– То, чего я, по-видимому, заслуживаю, я получила уже давно, если только вы не говорите о смерти.
– Только не лги, что хочешь умереть!
– Мне это безразлично.
И тут Нагасава произнес нечто неожиданное:
– Почему я должен тебе верить?
Тиэко опять промолчала. Он мог и не верить, но что это меняло в сути происходящего? Внезапно ей почудилось, что она поняла. Нагасаве не была нужна правда, он предпочел бы жить в неведении, воспитывать и боготворить ребенка, которого родила бы Кэй-ко, быть самодовольным и спокойным. Он боялся стать окончательно побежденным – равнодушными богами, подлыми людьми, жестокой судьбой. Слова Тиэко не просто лишали его пьедестала, они разверзли под его ногами бездну, в которой, наверное, можно было отыскать что угодно, кроме единственно главного – смысла жизни.
– Я прикажу ей явиться сюда, – сказал Нагасава. Прошло несколько томительных минут, и наконец пришла Кэйко, прекрасная и трогательно кроткая, похожая на горный цветок. Ее волосы лежали надо лбом мягкими прядями и, искусно подвернутые, красиво ниспадали на шею. Она была одета в белое, отливающее глянцем кимоно с темно-синим узором, рукава которого украшал тонкий, сплетенный из белых нитей шнур. Тиэко с первого взгляда определила, что ткань ручной росписи, и ее глаза стали угольно-черными от ненависти. Нагасава не покупал ей таких нарядов, даже когда она была юной девушкой! Ну ничего, скоро все будет кончено! Она еще увидит пятна крови на этом глянцевом шелке, следы боли на полном притворства красивом лице!
Нагасава долго смотрел на девушку. Он чувствовал, что у него недостанет сил повторить обвинения и сделать шаг в пропасть. И все-таки нужно решиться…
– Тиэко-сан утверждает, что ты и… – он запнулся. – …Отомо совершили страшное преступление, наказанием за которое может стать только смерть. Что ты можешь сказать?
Он смотрел с горячей настойчивостью – вечный отпечаток скрытности исчез с его лица, он был полон ожидания и… надежды.
И Нагасава, и Тиэко ждали чего угодно – смертельного испуга, крика, плача, мольбы, но… Кэйко спокойно произнесла:
– Кто такой Отомо?
Ее глаза были наивны и чисты.
– Ты задаешь глупые вопросы.
– Я не понимаю, о ком вы говорите.
– Неужели ты ни разу не видела человека по имени Отомо?
Кэйко поклонилась:
– Может быть, видела, но я не знаю по именам всех ваших самураев, мой господин.
Нагасава бросил взгляд на Тиэко. Та стояла молча.
– Что ты делала в ночь последнего большого пожара?
Девушка свела тонкие брови:
– Не помню…
Нагасава взялся рукою за меч. Его губы задергались, глаза сверкнули.
Кэйко отшатнулась, инстинктивно прикрыв рукавом лицо.
– Я не понимаю, в чем вы меня обвиняете… – В ее голосе был испуг и… искреннее недоумение.
Нагасава медленно повернулся к Тиэко. На его лице читалось почти физическое страдание, между тем как лежащая на рукоятке меча рука безжизненно застыла.
– Тогда умрешь ты!
– Я готова умереть, я хочу умереть, особенно сейчас, когда вижу, как она издевается над вами!
Кэйко возмущенно вскрикнула, и Нагасава опять повернулся к ней. Было заметно, как его покидают остатки самообладания.
– Отвечай, ты спала с Отомо?! Не притворяйся, Тиэко-сан видела вас в ночь пожара!
И Кэйко произнесла с непоколебимой уверенностью, которой мог бы позавидовать дающий клятву самурай:
– Тиэко-сан лжет. Я спала в ночь пожара одна, а не с кем-то. Она хочет меня уничтожить…
– Я сам уничтожу тебя, если узнаю, что ты притворялась, – сказал Нагасава и прибавил: – Теперь иди. И ты иди, Тиэко…
Он не заметил, как они исчезли. Нагасава остался один. Несколько минут он не двигался и смотрел на мутную завесу тумана, отделявшую его замок от остального мира. Раньше он любил глядеть на горы и думать о том, как они независимы, велики в своем одиночестве и одновременно равнодушны к нему. Прошло много лет, и это самое одиночество стало его жизнью, он привык к нему, как привык к своим мечам, одежде, волосам, коже. Но сейчас ему вновь захотелось бросить взгляд туда, чтобы сравнить, понять, позавидовать и… поучиться. Но гор не было видно. Не было видно ничего.
Нагасава вздохнул. Едва ли не впервые в жизни в трудной ситуации он предпочел бы бездействие, но знал, что это невозможно. Невозможно выбрать то, что посередине. Или Кэйко, или Тиэко, жизнь или смерть, цветущий сад или серая пустота.
Внезапно Нагасава содрогнулся, ему почудилось нечто… Он слышал издалека – словно эхо в горах – смех Ясуми, того, другого Ясуми, чьего сына он некогда пощадил. Тот Ясуми плохо кончил, и это служило единственным утешением, но прежде, в жизни, – он был удачливее Нагасавы, потому что умел жить так, как хотел, а Нагасава всегда подчинялся долгу. Это было правильнее, но, как ни странно, приносило меньше плодов, которые вкушаешь с наслаждением и пользой. Нагасава поклялся себе дознаться до правды и, если Кэйко действительно изменила ему, не дрогнув, убить ее вместе с еще не рожденным ребенком. В противном случае тень Ясуми воцарится в этом замке, и ему, На-гасаве, вечно будет чудиться этот зловещий смех.
