Сидони-Габриель Колетт - Ангел мой
– Мы поедем на машине?
– Я подумаю. А впрочем, почему бы и нет? Хочу путешествовать со всеми удобствами. Представляешь, я уезжаю совершенно одна: меня ждут сплошные развлечения.
В течение пяти дней Леа бегала по Парижу, писала, телеграфировала, получала депеши и письма с юга. Она уехала из Парижа, оставив госпоже Пелу короткое письмо, которое, однако, переписывала трижды:
«Дорогая моя Шарлотта!
Надеюсь, ты не обидишься на меня за то, что я уезжаю, не сказав тебе до свидания и так и не открыв тебе свою маленькую тайну. Боюсь, я совсем потеряла голову… И всё же! Жизнь так коротка, пусть по крайней мере она будет приятна.
Целую тебя нежно. Передай привет малышу, когда он вернётся.
Твоя неисправимая
Леа.
P. S. Не трудись расспрашивать моего дворецкого или консьержа, никто из них ничего обо мне не знает.»
– Знаешь, что я скажу тебе, драгоценный мой сын? Я вовсе не нахожу, что у тебя такой уж цветущий вид.
– Я плохо спал ночью в поезде, – коротко отвечал Ангел.
Госпожа Пелу не решилась высказать до конца свою мысль. На самом деле она находила, что сын её изменился.
«В общем-то… так и должно было быть», – решила она и закончила громко и вдохновенно:
– Всё дело в Италии!
– Возможно, – согласился Ангел.
Мать с сыном только что вместе позавтракали, и Ангел соблаговолил пару раз восхищённо чертыхнуться, воздавая должное «кофе с молоком по-привратницки» – сладкому кофе с жирным молоком, которое вторично ставили на маленький огонь, предварительно размочив в нём поджаренные на масле гренки, и оставляли на некоторое время томиться в таком виде, после чего кофе покрывалось аппетитной корочкой.
Ангелу было холодно в белой шерстяной пижаме, и он сидел съёжившись и обхватив колени руками. Шарлотта Пелу принарядилась в честь приезда сына, надев пеньюар в цветочек и утренний чепчик, присборенный на висках, что придавало её лицу зловещую важность.
Заметив, что сын с интересом разглядывает её, она сказала кокетливо:
– Вот видишь, я уже примеряю на себя наряд бабушки. Правда, мало попудрилась. Тебе нравится мой чепчик? В стиле восемнадцатого века, не так ли? Дю-барри или Помпадур… Так на кого из них я похожа?
– Вы похожи на старого каторжника, – огорошил её Ангел. – Зря вы это сделали или уж хоть бы предупредили.
Она застонала, потом расхохоталась.
– Ха-ха! Тебе палец в рот не клади!
Но он не смеялся, а смотрел в сад, лужайки которого за ночь покрылись тонким слоем снега. И только по тому, как почти незаметно ходили желваки у него под кожей, было ясно, что он нервничает. Госпожа Пелу, оробев, тоже замолчала. Послышалась приглушённая трель звонка.
– Это Эдме звонит, чтобы ей принесли завтрак, – сказала Шарлотта.
Ангел не ответил.
– Что случилось с калорифером? Здесь очень холодно, – сказал он через какое-то время.
– Во всём виновата Италия, – повторила госпожа Пелу с поэтическим подъёмом. – Твои глаза, твоё сердце привыкли к солнцу, а ты попал на Северный полюс! На Северный полюс! Георгины цвели всего неделю. Но будь спокоен, мой золотой! Твоё гнёздышко скоро будет готово. Если бы архитектор не заболел паратифом, работы давно были бы закончены. Я предупреждала его чуть ли не двадцать раз: «Господин Саварон…»
Ангел, который подошёл тем временем к окну, резко обернулся:
– Это письмо – оно от какого числа?
Госпожа Пелу по-детски широко распахнула глаза:
– Какое письмо?
– Письмо от Леа, которое ты только что мне показывала.
– Там не поставлена дата, любовь моя, но я получила его в последнюю субботу октября.
– Хорошо. И вы не знаете, кто он?
– О чём ты, счастье моё?
– Ну, тот, с кем она уехала.
Лицо госпожи Пелу приняло хитрое выражение.
– Нет, представь себе! Никто не знает! Старуха Лили сейчас в Сицилии. И никто из здешних дам слыхом ничего не слыхивал. Это тайна, волнующая тайна! И всё же – ты меня знаешь – я, конечно, постаралась собрать по крохам кое-какие сведения.
Чёрные зрачки Ангела дёрнулись на белых глазных яблоках.
– Так, ну и что говорят?
– Похоже, речь идёт об одном молодом человеке… – зашептала госпожа Пелу. – Молодой человек… не слишком представительный, ты слышишь меня?.. Но, само собой разумеется, весьма недурён собой.
Она лгала, выбрав самый тривиальный вариант.
– О-ля-ля!.. Недурён собой! Бедная Леа, я прекрасно представляю его себе: этакий крепыш из учеников Патрона, с чёрной шерстью на запястьях и с влажными руками… Знаешь, я, пожалуй, пойду снова лягу, меня от твоих разговоров клонит в сон.
Шаркая шлёпанцами, он отправился в свою комнату, не спеша прошёл длинные коридоры, задержался в одном холле, потом в другом, словно открывая их для себя заново, наткнулся на пузатый шкаф и удивился:
– Чёрт возьми, я понятия не имею, откуда взялся этот шкаф… Впрочем, нет, смутно припоминаю… Так, а это ещё кто такой?
Он обращался к увеличенной фотографии, обрамлённой траурной рамкой чёрного дерева, – она стояла рядом с фаянсовой статуэткой, которую Ангел тоже не узнавал.
Госпожа Пелу не переезжала уже двадцать пять лет и не расставалась ни с одним из своих приобретений, продиктованных её нелепым вкусом и склонностью к накопительству. «Твой дом похож на жилище обезумевшего муравья», – упрекала её старуха Лили, большая любительница живописи и особенно современных художников. На что госпожа Пелу отвечала:
– От добра добра не ищут.
Начинает лупиться краска в зелёном коридоре – «больничном», как говорила Леа, – Шарлотта Пелу перекрашивает его в тот же цвет. Чтобы сменить тёмнокрасный бархат на кресле, она самозабвенно будет искать бархат точно такого же оттенка…
Ангел остановился на пороге туалета перед открытой дверью. Умывальник из красного мрамора, на его фоне – белые унитазы с инициалами и два электрических бра в виде лилий. Ангел поёжился, приподняв при этом плечи чуть ли не до самых ушей, словно очутился на сквозняке.
– Господи, до чего же всё это уродливо!
Он поспешил уйти. Окно в конце коридора было украшено бордюром из маленьких красно-жёлтых витражей.
– Только этого не хватало! – заворчал он.
Он повернул налево и открыл дверь – дверь в комнату, когда-то принадлежавшую ему одному, – открыл решительно, даже не постучав. Эдме заканчивала в постели свой завтрак и вскрикнула от неожиданности.
Ангел закрыл дверь и, не приближаясь к кровати, посмотрел на молодую женщину.
– Здравствуй, – сказала она ему, улыбаясь. – У тебя какой-то удивлённый вид.
Отблески снега освещали Эдме ровным голубым светом. Её вьющиеся пепельно-каштановые волосы в беспорядке ниспадали на её низкие элегантные плечи, не закрывая их целиком. Белые, с розоватым оттенком щёки, в тон её ночной сорочке, розовые губы, слегка побледневшие от усталости, – всё это было похоже на только что написанную, может быть, даже не совсем законченную картину.
