Мэг Хатчинсон - Рыжеволосая бестия
Иосиф старался помогать ей, но, как бы ему ни хотелось, сам он не мог оформить смерть ребенка официально. Вспоминая об этом сейчас, Алиса вновь увидела перед собой искривившееся от отвращения лицо регистратора, когда она сказала, что отец ребенка неизвестен. А когда она добавила, что этот ребенок приходился ей племянником, а не сыном, на губах чиновника появилась саркастическая улыбка. Делая гусиным пером необходимые записи в свидетельстве о смерти, регистратор лишь насмешливо хмыкал, раздувая тонкие ноздри. Потом он бросил на стол перед ней бумагу и жадно сгреб деньги.
Так были потрачены еще два шиллинга и шесть пенсов из тех денег, которые удалось выручить от продажи нехитрого материнского скарба: мебели, посуды, постельного белья.
«У меня полным-полно такого добра. Уже и складывать некуда… — вспомнились ей слова приемщика в магазине подержанных вещей. — Сейчас многие избавляются от мебели и всякой дребедени. Да только где я найду покупателей на все это? Так что могу дать пятьдесят шиллингов и ни таннером[1] больше… Согласны — берите деньги, несогласны — забирайте обратно свое барахло».
Два фунта десять шиллингов! Алиса посмотрела на пакет в папиросной бумаге. Ткань и кружева, которые лежат в нем, стоят больше. Но именно во столько оценили все то, что было нажито ее родителями… во столько оценили их жизнь!
Выхода не было, пришлось соглашаться. Нельзя же покидать Дарластон совсем без денег. Но эти шиллинги так быстро расходились.
Пять шиллингов она заплатила врачу, еще двенадцать ушло на маленький гроб. Можно было заказать гроб подешевле. Мистер Уэбб, гробовщик, был с ней добр и разговаривал сочувственно. Он предложил взять простой гроб без обивки и медной таблички, что обошлось бы не так дорого. Но она отказалась. Наверное, причиной тому было чувство вины. Вины за то, что она не смогла дать ребенку ничего, кроме своей любви. Ведь ничего хорошего за свою короткую жизнь Дэвид так и не успел узнать, ничему не успел порадоваться. Пусть хоть после смерти он полежит на атласном белье. Алиса поблагодарила гробовщика за предложение и заказала более дорогой гроб.
Потом нужно было заплатить за отпевание. Сама она потеряла веру, в которой ее растили, — Бог отвернулся от Алисы Мейбери, и она уже не ощущала потребности в ней. Но имела ли она право решать, что будет лучше для ребенка, который еще ничего не понимал в жизни? Который был слишком мал, чтобы принимать собственные решения? Долго и мучительно думая над этим, Алиса в конце концов пришла к выводу, что независимо от ее переживаний, независимо от того, что творилось в ее душе, Дэвид ни в чем не должен быть обделен.
И она отнесла его в церковь.
Взгляд Алисы вновь устремился в окно. Она смотрела на массивное здание церкви, почерневшее от старости и копоти металлургических заводов, облепленных со всех сторон неказистыми домиками, из труб которых тоже валил густой дым.
Никто не ходил по домам и не собирал деньги, как было заведено у обитателей Бут-стрит, соседи не бросали в картуз мелкие монетки на оплату похорон. Здесь никто не пришел выразить соболезнование; дети не клали на гроб букетики из полевых цветов; из всей семьи она одна провожала этого маленького мальчика к месту вечного успокоения. Ближайший по родству мужчина не провез гроб по улицам и не занес его в церковь.
«Давай я, сестричка, давай я отнесу парня».
Ей показалось, что эти слова Иосифа вновь прозвучали где-то рядом и сразу же послышались другие, произнесенные более тихо.
Возможно, Алиса подсознательно понимала, что подумали бы обитатели города, если бы увидели Иосифа, провожающего ее в церковь, и уже тогда хотела оградить его от злых языков, поэтому отправилась одна.
«Я поеду в тележке, Алиса, я поеду в тележке».
Эти слова донеслись до нее вслед за шепотом Иосифа. От них защемило в сердце и на глаза навернулись слезы. В этой просьбе она не могла отказать. Дэвид любил кататься в тележке, когда был жив… Пусть прокатится еще раз, последний.
Она посетила приходского священника. Он слушал ее внимательно, и, в отличие от регистратора, в глазах его не было заметно ни осуждения, ни насмешки. Он с пониманием отнесся к нежеланию Алисы лишний раз пользоваться добротой Иосифа Ричардсона, поэтому согласился провести службу в тот же вечер.
В церковь они пошли вместе с матерью.
Взгляд Алисы опустился чуть ниже, где начиналось большое поле. Густой ковер из красных маков, наперстянок и васильков расстилался от Холл-энд-коттеджа до самой церкви.
После разговора со священником она не стала нигде задерживаться и быстро вернулась домой. Поблагодарив Иосифа, который, вместо того чтобы отдыхать, сидел с Анной, она повела мать в поле. Бабушка Дэвида должна была принять хоть какое-то участие в его похоронах. Анна не понимала, зачем они собирали полевые цветы. Продолжая пребывать в своем иллюзорном мире, где она жила в окружении мужа и детей, Анна что-то шептала своему «прекрасному ангелочку» и нежно гладила голову дочери, которую, кроме нее, никто не видел. Алиса с трудом сдержала слезы. Мать покинула ее навсегда, так же как Дэвид.
В тот день было ясно и тепло, утих даже холодный мартовский ветер. Поле ничем не напоминало то великолепие, которое расстилалось за окном сейчас: настоящая королевская мантия из алых маков, высоких розовато-лиловых наперстянок, нежно-голубых колокольчиков и ярко-синих васильков, густо усыпанная невыносимо-желтыми одуванчиками и лютиками. Однако далеко не жизнерадостная палитра ранней весны обладала особой умиротворяющей красотой, которая так нравилась Алисе в детстве. В скорбный день похорон природа не поскупилась на эту красоту.
Алиса насобирала столько цветов, сколько умещалось в руках, отнесла их в дом Иосифа и сплела из них венки. Фиалки, синие, как весеннее небо, проглядывали между блекло-голубыми, почти белыми, лепестками лаванды; крошечные желтые первоцветы стыдливо прятались между фиолетовыми и золотистыми лакфиолями, их нежные головки лежали на темно-зеленых бугристых листьях крестовника. Но был среди собранных цветов один, которым не был украшен букет, который не был вплетен в венок.
Задыхаясь от волнения, Алиса сильно надавила на веки, чтобы успокоить вновь нахлынувшие чувства.
Уже почти пришло время нести Дэвида туда, где так одиноко и тоскливо, туда, где ей придется оставить его навсегда.
«Хочешь посмотреть на мальчика последний раз, перед тем как…»
Иосиф не закончил вопрос, и, хоть надвигающийся вечер уже погрузил комнату в полумрак, Алиса заметила, как в его глазах блеснули слезы.
