Жюльетта Бенцони - Ты, Марианна
— Будь я на вашем месте, я бы сел в тени под бортом! Даже глупым полицейским, тупым таможенникам или пьяным солдатам может показаться странным жандарм, который бросается на поиски каторжника, не выпуская женщину из объятий!
Они молча послушались, нашли укромное местечко и спрятались в нем, как две счастливые птички в гнезде. Нежным движением Марианна сняла дурацкую треуголку, чтобы морской ветер свободно гулял в волосах Язона.
И тут же она уже по привычке подняла глаза к небу: звезды ярко сияли, и их было гораздо больше, чем девять…
Ночь чудес сдержала свое обещание.
ГЛАВА III. ДА СВЕРШИТСЯ ПРАВОСУДИЕ
В то время как «Сей — Геноле», ведомая опытной рукой Жана Ледрю, неслась в открытом море по направлению к — мысу Сен-Матье и Конкету, а бретонские берега безмолвными призраками проплывали в ночи, Франсуа Видок рассказывал.
В конце дня на ремонтной верфи при каторге произошел ужасный случай. Из-за не правильного маневра на работавших в сухом доке каторжников упала мачта. Одного убило, а нескольких тяжело ранило. В один момент каторжный лазарет оказался переполненным настолько, что Язона Бофора, признанного достаточно поправившимся, немедленно перевели в общее помещение. К счастью, из-за спешки его не приковали к соседу, как обычно делается, а, отложив это на завтра, только к общим нарам.
— Зная, что вы уже готовы, мне надо было как можно скорей предупредить вас, что все изменилось, и в то же время я не мог заставить себя лишиться такой великолепной возможности, которую представляла ваша шхуна. Перепилить оковы Бофора не потребовало много времени… У меня есть некоторый опыт в подобных упражнениях, — добавил он с полуулыбкой. — Что касается моих, то я это сделал заранее. Оставалось обеспечить возможность выйти с каторги через дверь. Бофор мог идти. Он достаточно поправился для этого, но чтобы перелезть через стену… И я принял единственное возможное решение: оглушить двух жандармов и напялить их форму, после того как их, крепко связанных и с кляпами во рту, поместить в надежное местечко.
— Не таким уж надежным оно оказалось, — недовольно пробурчал Жоливаль. — Совсем немного времени понадобилось, чтобы их обнаружить, раз тревогу подняли вскоре после вашего ухода.
Виконт страдал от морской болезни. Вытянувшись во весь рост возле груды такелажа, не только избегая опасности от столкновения с гиком, при каждой перемене галса пролетавшим над палубой, но и стараясь не делать лишних движений, он упорно смотрел в темное небо, зная прекрасно, что стоит только глянуть на воду, как станет гораздо хуже.
— Я уверен, что даже сейчас их еще не обнаружили, — категорически утверждал Видок. — Они в канатной мастерской, куда до утра никто не заглянет. И поверьте мне, я умею связывать и затыкать кляпы!
— Тем не менее тревога была объявлена…
— Да, но не из-за нас! Очевидно, другой каторжник решил использовать рождественскую ночь, чтобы тоже попытать счастья. Мы просто не подумали об этом, — сказал он, пожимая плечами, — да и не могли же мы претендовать на монополию в части бегства.
— Но тогда, — воскликнула Марианна, — вас, может быть, вообще не ищут?
— Да, вполне возможно! Но если допустить, что жандармов еще не нашли, наше отсутствие все-таки должны заметить. Когда тревога уже объявлена, нашим товарищам незачем молчать. Наше счастье, что нас, без сомнения, ищут на побережье и в окрестных деревнях. Для каторжника практически невозможно раздобыть себе судно, особенно такое, как это, даже с помощью извне. — Ведь среди них нет богатых людей.
Он продолжал делиться своим опытом в части организации побегов, но Марианна больше не слушала Сидя у борта с растрепанными ветром волосами, она нежно гладила голову Язона, лежавшую у нее на коленях Он был еще очень слабый, и эта слабость волновала и восхищала Марианну, ибо таким он принадлежал ей полностью, только ей одной, как будто он был ее утраченным ребенком или одним из тех, кого она ему подарит.
С тех пор как покинули Брест, они почти ничего не говорили, может быть, потому, что отныне вся жизнь принадлежала им. Она распростерлась перед ними безмерная, как этот океан, который приплясывал вокруг них с глубокими влажными вздохами, подобно преданному животному, встретившему хозяина после долгого отсутствия.
Ей было показалось, что Язон заснул, но, нагнувшись, она увидела, как блестят его широко открытые глаза, и поняла, что он улыбается.
— Я забыл, что море так хорошо пахнет! — прошептал он, прижимая к шершавой щеке руку, которую он ни на мгновение не отпускал.
Видок услышал его шепот и рассмеялся.
— Особенно после спертого воздуха последних недель! Человеческая грязь, человеческая нищета — я не знаю запаха более ужасного, даже запах тления, ибо в тлении есть ростки нарождающейся жизни Но не надо больше думать об этом: для тебя с ароматами каторги покончено.
— Для тебя тоже, Франсуа.
— Кто может знать? Я создан не для бескрайней вселенной, а для замкнутого мирка, который движут человеческие мысли и инстинкты. Стихии — это великолепно, но и я предпочитаю себе подобных… Пусть не так красиво, зато более разнообразно.
— И более опасно! Не представляйся, Франсуа. Ты всегда жил только ради свободы. И ты обретешь ее у нас.
— Остается уточнить, что понимать под словом «свобода».
Затем, переменив тон, он спросил:
— Через сколько времени мы будем в Конкете?
Ответил Жан Ледрю:
— Мы идем с хорошим ветром. Через час, я думаю… Осталось около шести лье.
Действительно, после того как подняли последние паруса, маленький кораблик несся по ветру как чайка. С правой стороны бежал берег, где иногда возникали очертания колокольни или странной геометрии дольмена. Жан Ледрю пальцем указал Марианне на один из них:
— Легенда гласит, что в рождественскую ночь, когда начинает бить полночь, дольмены и менгиры устремляются к морю, чтобы напиться, и тогда сокровища, которые они скрывают, остаются открытыми. Но когда пробьет двенадцатый удар, они все возвращаются на свои места, раздавливая смельчаков, пытавшихся их обокрасть.
— В Бретани, наверно, много легенд?
— Бесконечное множество. Больше, чем валунов, я думаю.
Огонь маяка внезапно вспыхнул в ночи, желтый, как октябрьская луна, господствуя над нагромождением скал высокого, мыса.
Капитан показал подбородком в его сторону.
— Маяк Сен-Матье. Этот мыс — одна из крайних точек континента. Что касается аббатства, оно было когда-то богатым и могущественным.
И в самом деле, в неверном свете луны, пробивавшемся сквозь облака, перед маяком теперь показались полуразрушенные стены церкви и большого здания, придававшие этому пустынному мысу такой зловещий вид, что матросы невольно стали креститься.
