Волчья мельница - Мари-Бернадетт Дюпюи
Едва увидев законника, Жан обратил на него свой вопрошающий взгляд. Гримасой мэтр Жиро дал понять, что ответа от президента Лубе пока нет, и вошел в камеру.
— Держите, Дюмон! Еще письмо с мельницы. Мне сказали, что внутри — сюрприз!
Разочарованный, Жан ощупал конверт. Там было что-то твердое, на манер картона. Из любопытства он вскрыл послание и вынул нечто, что принял сначала за открытку.
— Это фотокарточка! — пояснил адвокат.
Узник моментально узнал дочь. Фостин стояла возле искусственной колонны, с куклой в руке. На ней было красивое платье с тремя оборками и кружевной отделкой. Волнистые волосы были собраны в хвостик на боку с красивым бантом. Девочка мечтательно улыбалась, и ее светлые глазенки, казалось, смотрели прямо на него.
— Это Клер придумала! Спросила у меня совета, и я решил, что вас это порадует.
Жан не нашел подходящих слов. В горле у него от волнения встал комок, он с трудом сдерживал слезы. Наконец, справившись с эмоциями, он проговорил тихо:
— Какая она хорошенькая! Я бы жизнь отдал, лишь бы обнять ее хоть на миг!
— Скоро Рождество, и кто знает, может, вы проведете его с дочкой. По правде говоря, одно меня тревожит: как я ни старался, ваша пересылка на остров Ре назначена на 3 января.
Хмурясь, Жан вгляделся в лицо Бертрана. Он относился к адвокату с уважением.
— А ведь я вас даже не поблагодарил! — вдруг сказал он. — Хочу, чтобы вы знали: я обязан вам огромной радостью: я поцеловал Фостин — в зале заседаний, перед тем, как меня увели. И вы все это время пытаетесь мне помочь. Если я отсюда выйду, то буду работать, сколько понадобится, и вам заплачу!
Бертран сразу посерьезнел. Положил руку ему на плечо:
— Есть способ рассчитаться со мной за труды — простите Клер! После смерти их работника, Фолле, в тот день, когда все семейство Руа было на суде, Клер вся извелась. Я заезжал на мельницу. На нее больно смотреть. Клер по-прежнему хлопочет по хозяйству, растит детей, но душа у нее неспокойна. И у старого мсье Дрюжона тоже. Неделю назад он простудился и не встает с постели…
— Передайте Базилю привет и пожелания поскорее поправиться!
Жан чувствовал себя прескверно.
— А Клер? Я уже сто раз вам говорил, Дюмон! Дюбрёй — тот еще негодяй. Кто мог предвидеть, что он будет стоять возле почты в Пюимуайене ровно в тот момент, когда там окажется Леон? А недавно я узнал, что у шефа полиции хватило подлости, чтобы после вашего ареста приехать на мельницу и швырнуть юному Леону кошелек с кругленькой суммой — так сказать, за услуги. Они с Клер не знали, куда деть эти деньги. Я вернул их Дюбрёю и еле удержался, чтобы не швырнуть их ему в лицо!
Жан сгорбился, закрыл уши руками. Адвокат позвал охранника.
— Хорошо, больше ни слова о Клер. До скорого, Дюмон!
Оставшись в одиночестве, узник вытянулся на матрасе. В руке у него была фотокарточка дочки, и он долго на нее смотрел, не решаясь поцеловать, — чтобы не испортить. Наконец он решил для надежности спрятать ее в конверт. Свернутый вдвое листок выпал ему в ладонь. Почерк Клер… Он прочел — назло собственному гневу, обиде. И, конечно, из любопытства, отзовется ли снова сердце…
«Жану от друзей в долине О-Клер. Фостин радует нас ежедневно. Она понемногу учится говорить. Мы все очень хотим, чтобы она росла с любящим ее отцом».
Можно сказать, он был разочарован. Молодая женщина выбрала нейтральный тон, подчеркнув, что это послание от всей семьи. Жан свирепо скомкал листок и швырнул в стену.
«Простить! — сказал он себе. — Я только это и делаю! Я простил Клер ее замужество, хотя это была настоящая измена! Никто из них не понимает, что для меня она виновата в смерти Жермен!»
Жан закрыл глаза. Приходилось признать, что Клер дала Леону его адрес по недомыслию. Однако это ничего не меняло. Ночью его до сих пор мучили кошмары: агонизирующая Жермен, дитя, умершее в ее лоне. И не только это. Пережитый позор, ненавидящие взгляды Шабенов, когда открылась правда. А ведь минуту назад Норбер, дедушка, тетка Одиль — все они хорошо относились к зятю, доверяли ему. И что же? Остались только презрение и неприязнь. Он пробормотал, стискивая кулаки:
— Это все равно что приехать на ферму, случайно ее поджечь, а потом плакать — мол, не нарочно, простите! Я — в тюрьме и скоро отправлюсь на пятнадцать лет на каторгу, и жена моя умерла!
Он чувствовал свою вину перед Жермен — женщиной доброй, простой и преданной. Она никогда и не верила, что он любит ее безумной, страстной любовью. При этом они отлично ладили. Жермен стала ему другом, сестрой и матерью, которых у Жана никогда не было. Нередко он часами вертелся на вонючем матрасе, вспоминая, каково это было — лежать вместе с Жермен. В начале их брака она ничего не знала об удовольствии. Стеснялась, пугалась, но охотно подчинялась желаниям молодого мужа. И он, пылкий и энергичный, благо еда была вкусной, а кровать — уютной, никогда ею не пренебрегал. Жан испытывал потребность в близости с нею, пусть тело жены было худощавым, а сама она — не слишком темпераментной.
После двухмесячного траура он осознал, что начинает забывать жену, и его это пугало. Как же так? Жермен дала ему свою любовь, нежность и красивую здоровую дочку, а еще — хозяйство, крышу над головой, постоянный доход, респектабельность… Тем не менее лицо ее стиралось из памяти, голос — тоже, в то время как чувственные сны переносили его в объятия Клер, и тут все было ярким, четким, как будто это происходило вчера. В итоге он просыпался с бьющимся сердцем и напряженным членом и еще яростнее ненавидел молодую женщину.
* * *
Волчья мельница, 15 декабря 1902 года
Клер щелкнула поводьями, и Сириус тотчас же пошел рысью. Коляска закачалась под радостные вопли детворы. Они все вместе ехали в лес под Дираком — за остролистом и омелой.
— Матье, придерживай Фостин! Крепко! — попросила она. — Дорога после дождей вся в лужах, и ям тоже много.
— Да, Клеретт! — крикнул мальчик, прижимая к себе ласковую белокурую Фостин, которую он очень любил.
Даже Николя сегодня был в настроении. Темно-каштановая прядка танцевала у него на лбу, несмотря на все усилия Этьенетты, которая зачесывала сыну волосы назад и мазала бриллиантином, так
