Бертрис Смолл - Любовь дикая и прекрасная
Она почтительно взяла реликвию из узловатых рук старой дамы. — Это прекрасно! Как он ее любил! Он ставил ее выше всех женщин. Как прекрасно быть столь любимой! Но это счастье выпадает совсем немногим из нас.
И принцесса со вздохом отдала подвеску обратно Эстер, которая снова вложила ее в мешочек, а тот спрятала где-то в своих необъятных юбках.
Еще несколько минут женщины бродили по покоям давно умершей Султан-валиде, которую звали Чира Хафиз. Кат не покидало чувство, будто она вторгается сюда без приглашения. Вернув на место плитку с чертополохом, шотландка пожалела, что не пригласила с собой горничную. Бабушка Сюзан, Рут, провела свою юность в этом самом дворце.
Наконец они пошли по саду в обратный путь. В паланкине и Кат, и Латифа были странно молчаливы. На дворе у Кира они обнялись на прощание со старой дамой и, не жалея слов, поблагодарили за прогулку. Осман стоял и все время дергался. По дороге во дворец визиря дамы тихо говорили о тайнах, которые теперь их связывали еще сильнее.
Чикалазаде-паша поджидал жен с нетерпением. Его хмурый вид и прищуренные глаза должны были их насторожить. Но Кат с Латифой все еще не покидало радостное возбуждение.
— Где вы были? — спросил визирь. — Я вернулся из Ени-Сарая и обнаружил, что мой дом пуст.
— Мы ездили в гости к Эстер Кира, мой господин, — весело ответила Латифа. — А она пригласила нас в старый Эски-Сарай, и мы показали Инчили, где жила великая Чира Хафиз. Прогулка была восхитительной, и спасибо вам за разрешение пойти.
— Я провел полдня в одиночестве.
— Мой господин Чика, — задиристо начала принцесса, подняв к нему лицо и торжествующе улыбаясь, — у вас самый знаменитый гарем во всей империи после моего кузена султана, конечно. И я не могу поверить, что вы томились чем-либо иным, как не выбором.
Безо всякого предупреждения рука визиря взметнулась и ударила Латифу по лицу. Ошеломленная, принцесса только охнула, и глаза ее наполнились слезами.
Невозмутимые рабы затаили дыхание: ведь было известно, что Чикалазаде никогда не бьет свою жену. И только Кат налетела на визиря, принявшись яростно колотить его по груди.
— Как вы смеете ее трогать! — кричала она. — Латифа вам ничего не сделала! Вы жестоки и несправедливы!
Теперь уже по-настоящему испугавшись, принцесса попыталась было оттянуть Кат назад.
— Нет! Нет! Инчили, ты должна попросить прощения у моего господина Чика! — И она попробовала опустить шотландку на колени. Кат отвернулась от визиря и нежно тронула щеку подруги. На покрасневшей коже белел отпечаток руки.
— Никогда! У него нет права бить тебя!
— Он имеет полное право, — заявила Латифа, отчаянно пытаясь успокоить гнев, который уже закипал в серо-голубых глазах Чикалазаде, — Он наш господин и повелитель. Мы ничто, кроме того, чем он нас делает, Инчили.
— Неужели ты и в самом деле в такое веришь? — вскричала Кат.
Латифа повернулась к визирю и встала на колени.
Он протянул ногу, и голова принцессы коснулась носка его сапога.
— Простите дерзость мою, господин. И простите также и вторую вашу жену. Инчили плохо еще знакома со здешними обычаями, и знаю, она не хотела ничего дурного.
Чика ласково погладил ее по голове.
— Прощу ее ради тебя, дорогая. Но все-таки она должна быть наказана, а иначе и остальные в моем доме посчитают меня слабым хозяином. — Он коротко кивнул, и двое евнухов ухватили Кат под руки. — Отведите ее к столбу наказаний и приготовьте к порке.
— О мой господин! — зарыдала Латифа, поднимая залитое слезами лицо. — Пожалуйста, не стегайте Инчили. Она моя подруга!
Визирь кивнул еще одному евнуху.
— Отведи госпожу Латифу в ее покои, — негромко приказал он.
В испуге принцесса подчинилась. Евнухи вытащили Кат на середину двора и, стянув с нее жакетку, привязали цепью между двумя столбами. Кисейную блузу тоже сорвали, обнажив не только длинную прелестную спину, но и полные груди. Визирь неспешно приблизился и молча встал радом. Казалось, прошла вечность. Затем, безжалостно ухватив Катриону за волосы, он оттянул ее голову назад и тихо сказал:
— На этот раз наказание будет нестрогим, но никогда больше не смей меня ослушиваться, будь то прилюдно или нет. Я обожаю тебя, драгоценная, но не дам подвергать себя позору. Поэтому сегодня наказывать стану сам лично. Если согласишься попросить прощения, то я сразу закончу. Иначе получишь все двадцать плетей.
Посмеиваясь, он склонился и яростно ее поцеловал.
Она закусила губу до крови.
— Сучка.
Паша отпустил ее голову, и Кат услышала, как он пошел обратно. Осман с орудием кары уже стоял наготове.
— Дурак! — отругал его визирь. — Сложи кнут. Я не хочу, чтобы кожа у нее стала как у крокодила.
Ждать было ужасно, и сердце Кат неистово колотилось от страха и ярости. Визирь несколько раз попробовал хлыст в воздухе, и от каждого щелчка внутри у нее все переворачивалось. Затем раздался резкий свист, и на спину лег первый удар. Она снова закусила губу до крови. Третий удар извлек из нее тихий стон, а пятый — слабый крик. Наконец Кат завизжала, не в силах выносить жестокую боль. Ибо паша вовсе не церемонился, спина у нее горела огнем, каждый удар усугублял страдания. Однако она не желала просить прощения. Наконец Катриона лишилась чувств. Но сразу подбежал Осман и замахал над ней жженым пером, чтобы снова вернуть к страшной действительности.
— Несчастная женщина, — ликовал он, — ты не избежишь наказания!
С трудом очнувшись, Кат встретила его ледяным взглядом. Донесся голос Хаммида:
— Ты зря ее злишь, Осман. Госпожа Инчили не вышла из милости и вряд ли выйдет. Она просто проявила непослушание.
Затем лицо главного евнуха оказалось у нее перед глазами.
— Уступи ему, дочь моя.
Кнут снова впился в ее горящую спину.
— Никогда! — только и сумела выдохнуть Катриона, и вновь тьма беспамятства поглотила ее.
Хаммид покачал головой, а затем крикнул:
— Она жаждет вашего прощения, мой господин.
Встретив взгляд главного евнуха, Осман побоялся опровергать эти слова.
— Освободить, — велел Чикалазаде-паша, — и пусть немедленно позаботятся о ее спине. Сегодня я жду Инчили у меня.
Кат отнесли в ее покои, где уже ждала Латифа вместе с Сюзан. Лицо служанки было белее полотна. Она осторожно сняла с измученного тела остатки одежды, и непокорную уложили на постель животом вниз. Спина ее превратилась в месиво кровавых рубцов. Сюзан заплакала.
— Как он мог? Как он мог? Никто никогда не обращался так с моей госпожой! Никто!
— Не плачь, девочка, — ласково сказала Латифа. — Это только выглядит страшно. Посмотри, кнут был сложен, и кожа не повреждена. Шрамов не будет, а через несколько дней исчезнут и боль, и рубцы.
