Сидони-Габриель Колетт - Жюли де Карнейян
– Почему? – спросила Люси Альбер.
На всякий случай она встревоженно широко открыла глаза, удостоившиеся год тому назад первого приза как «самые большие глаза Парижа». Но этого никто уже не помнил, хоть она и довела до ещё больших размеров, в ущерб приличию и гармонии, свои глаза, огромные, как у кобылы, и полные такой же бездумной темноты.
– Хоть поздоровайся со мной, Жюли!
– Здравствуй, душенька. Ты сегодня хорошенькая-прехорошенькая, – машинально сказала Жюли.
– Но почему ты не можешь пойти? Но почему ты мне сказала, что можешь? Но что же мне тогда делать, если ты не пойдёшь?
«Она ужасна, – подумала Жюли. – Когда она так таращит глаза, у меня начинает ломить лоб. И эта лиловая шляпка…» Она обернулась к Коко Ватару, призывая его на помощь.
– Коко может тебе подтвердить, что письмо, которое я получила, меняет все мои сегодняшние планы… Правда, Коко?
– Да, – бесстрастно сказал Коко. – Жюли с нами не идёт, она собирается к господину д'Эспивану.
Жюли заморгала.
– Как?.. Насколько мне известно, о господине д'Эспиване речь не заходила…
– Ничего не значит, – сказал Коко. – Я говорю, что ты к нему собираешься. Ещё я говорю, что это не только обидно для нас, но что ты к тому же не права. Если хочешь знать моё мнение, ты не должна к нему идти.
«Что он говорит? Что он говорит? Он мне советует не ходить. Он сообщает мне своё мнение. Это смешно. Это…» Она так покраснела, что пушок на щеках возле ушей подёрнул кожу словно серебристой дымкой.
– Это верно, – сказала Люси Альбер. – Тебе не следовало бы туда идти. Во-первых, что он тебе пишет? Скорее всего, ложь. Подумай: всё, что он тебе сделал…
– О, уж она-то подумает, – сказал Коко Ватар.
– И знаешь, в «Журналы будет так весело. Морис де Валефф мне сказал, что нам оставят лучшие места и в любом случае приберегут шоколаду. Потому что, сама знаешь, когда бесплатное угощение, первым кончается шоколад…
Коко Ватар насупился.
– Что за разговоры о бесплатном угощении, когда с вами я?
Жюли с усилием вынырнула из своего молчания, вскинула голову и сразу взяла командный тон:
– Если вы высказались, могу я вставить слово? Ни перед кем из вас я не обязана отчитываться. Но хочу вам сказать, что речь идёт о состоянии здоровья господина д'Эспивана, который достаточно тяжело болен, чтобы…
– Чтобы ты попалась на его удочку, – сказал Коко Ватар.
– То есть?
Он снова стал очень юным и удручённым.
– О, ничего, Жюли. Понимаешь, ты огорчаешь меня, вот я и злюсь. Любой бы на моём месте, Жюли…
Она смягчилась, улыбнулась серым глазам и вздёрнутому носу, бегло подумала: «Лучше бы я подарила ему несколько хороших минут и сама бы получила удовольствие… Момент упущен… Они, конечно, правы, и он, и эта дурочка. Скорее всего, ложь…» Часы на соседней школе пробили четыре. Жюли сгребла со стола перчатки Коко, сумочку Люси, швырнула им.
– Катитесь. Живо.
– О!.. – задохнулась Люси.
– А если я больше не приду? – рискнул бросить вызов Коко Ватар.
Жюли взглянула на него, словно издалека, склонив голову набок.
– Ты славный малыш, – сказала она.
Она подошла к нему, дипломатично потрепала по свежей щеке.
– И даже красивый малыш… красивый… Люси, душенька, ты не обидишься?
Она выпроводила их и заложила дверь на засов, чтобы почувствовать себя окончательно отделённой от них, чтобы можно было постоять, уронив руки, слушая, как затихают их шаги на лестнице. Одевшись с присущей ей стремительной тщательностью и уже готовая к выходу, она спросила себя, что заставляет её идти. «Скорее всего, ложь, как говорит Люси, ложь». Она долго жила среди лжи, прежде чем безоглядно предпочесть маленькую искреннюю жизнь, тесную жизнь, в которой сама чувственность не позволяла себе притворства. Сколько безумной решимости, сколько стремления к непреходящим истинам… Не она ли однажды, когда её маскарадный костюм для какого-то праздника требовал короткой стрижки, обрезала свою пышную рыжеватую гриву, падавшую до колен, если её распустить? «Я могла бы взять напрокат парик… Могла бы, если на то пошло, остаться с Беккером – или с Эспиваном. А то могла бы так весь век и стряпать в старой кухне в Карнейяне… То, что могло бы быть, – это то, что оказалось невозможным. Ложь? Почему бы и нет, в конце концов?» Не всегда она предавала проклятию активное, великолепное разрушение правды, доверия. «Он-то в этом разбирается – тот, кто мне писал…»
Едва сев в автобус, она развернула записку, чтобы перечитать без спешки. Но главное она и так запомнила – «Жду тебя» и «моя Юлька».
Жюли не очень удивилась, застав Эрбера д'Эспивана уже на ногах и в рабочем кабинете. «Но что это, о! что это за домашняя куртка каштанового бархата?» В ней не осталось ни следа того возбуждения, которое она унесла с собой в автобус вместе с письмом, шуршавшим сейчас у неё в сумочке, как новая банкнота. Она чувствовала себя рассеянной, восприимчивой к мелочам, придирчивой, немного грубой и погрешила против хорошего тона, облокотившись на мгновение о подоконник раскрытого окна.
– Я ведь знакомил тебя с моим другом Кустексом?
– Конечно, – сказала она и с любезностью хозяйки дома протянула руку молодому человеку с бородкой, которая его старила. «Типичный секретарь честолюбивого государственного деятеля… Молодой гувернёр наследного принца… Эрбер всегда замечательно подбирал секретарей…»
Кустекс исчез, как тень, и Эрбер, взяв Жюли под локти, увлёк её к окну, на яркий свет.
– А вдруг нас увидят из сада, – сказала она. – Ты уже не такой интересный, ты выздоровел.
– Я всегда думал, – сказал Эрбер, – что тебя интересуют преимущественно здоровые мужчины. Нет, я не выздоровел. Но с виду – почти. Правда ведь?
Он повернулся к свету, демонстрируя ей свежевыбритое лицо, подстриженные покороче волосы, ухоженные и выровненные усики. «Это крах», – подумала Жюли, и глаза её увлажнились – не от жалости, но от печали о прошлом, о неверном мушкетёре с его изящной красотой, претендующей на мужественность. Улыбка Эспивана угасла; он снова стал жёстким, деловым и озабоченным.
– Сядь. Вбей себе хорошенько в голову, что я здесь очень одинок. Так же одинок, как все. А ты одинока? Ты не скажешь… Что до меня, то я одинок рядом с влюблённой женщиной и болен от политической деятельности, которой занялся слишком поздно. К тому же скоро будет война…
– Надо же! – сказала Жюли.
– Тебя это удивляет? Ты газеты читаешь?
– Иногда, иллюстрированные. Я говорю «надо же» потому, что мне это предсказала одна гадалка, насчёт войны.
– Только это тебя и волнует?
– Да, – сказала Жюли. – Я знаю достаточно, чтобы радоваться, если мы победим, и умереть, если нужно будет умирать.
