Мария Хэдли - Царица царей
— Ты привыкла к обществу скопцов и пьяниц, — парировал Октавиан. — Ничего удивительного — ты не помнишь, что такое настоящий мужчина. Твой консорт…[12]
— Мой муж, — поправила Клеопатра.
— Муж моей сестры Октавии, Марк Антоний, слыл ненасытным обжорой. Не было ни женщины, ни вина, перед которыми он мог устоять. Ты стала для него очередным экзотическим блюдом, не более того. Он отведал Клеопатру, а затем двинулся дальше, прикладываясь к остальным яствам без разбора. Ты ведь не воображала, что твой любовник хранил тебе верность? Он изменял Фульвии, Октавии… и, конечно же, тебе.
Его слова не задели Клеопатру. В распоряжении Антония была царица, готовая разделить с ним ложе и устроить военный совет, причем одновременно. Они провели вместе бессчетные ночи в спальне — среди мягких шелков и морских карт. Клеопатра прокладывала курс для его кораблей, а он целовал ее бедра. К чему ему другие женщины, если он женился на равной? Октавиан лгал.
— Чего ты хочешь? — спросила она. — Мне нечего тебе предложить.
— Дружеской встречи, — ответил военачальник и неприветливо улыбнулся.
Она могла бы расположить его к себе. Она вела бы сладкие речи, грациозно поводила плечами, пела и танцевала, демонстрируя Октавиану его же значительность. Она проделывала такое в прошлом с пользой для себя. Однажды добычей оказался его приемный отец. Ее пронесли в покои Юлия Цезаря, завернутую в ковер. После она высвободилась и пробралась прямиком к нему в постель. Впрочем, с тех пор много воды утекло. Теперь она устала для обольщения своего врага. По-видимому, ее прошлое больше ей не принадлежало.
К тому же Октавиан показался ей отталкивающим. И от него ничем не пахло. Кто он, этот человек, вознесшийся на императорский трон благодаря усыновлению?
— Напитки? — предложила она.
— Я не пью, — отрезал он.
— И не ешь, надо полагать, — уколола его собеседника.
— Как можно принимать пищу в присутствии царицы, которая решила уморить себя голодом?
Октавиан обнажил в улыбке мелкие неровные зубы и придвинул позолоченное кресло к ее скамье.
— Для варвара ты необыкновенно учтив, — заметила она.
— Я — человек семейный. Моя дочь Юлия — главная радость в моей жизни. Нельзя допускать, чтобы твои дети лишились матери, — парировал он. — Хотя они и ублюдки.
Ее ошпарило волной ярости.
— Нет, — отчеканила она. — Их мать — царица. Сомневаюсь, чтобы римляне были в состоянии хоть что-то понять.
Октавиан склонился вперед, упершись локтем в колено.
— Если ты не пообедаешь со мной, — не меняя тона, произнес он, — я буду вынужден перерезать твоим ублюдкам глотки.
Она втянула носом воздух, пытаясь уловить запах лживого римлянина. Как же ей хотелось вырвать его сердце (если оно у него вообще имеется), а потом выпить его водянистую кровь.
— И чем ты собрался меня угощать? — осведомилась она со звериной учтивостью. — Я не вижу здесь никаких роскошных яств. Ты предлагаешь мне пообедать тобой?
Она расхохоталась, но что-то внутри шелохнулось, отзываясь на дикую шутку.
Но это ведь несерьезно. Ей нездоровится. Ее знобит. Пышные одеяния промокли от испарины. Неужели он так слеп? И думает, она будет послушно сидеть, выслушивать его грубые разглагольствования?
Ну почему она не уничтожила его в их первую встречу? Он был хилым и уязвимым. Измученный лихорадкой хрупкий мальчик.
Но тогда она не была еще убийцей. Тогда подобная мысль не могла прийти ей в голову.
Она изменилась.
— Мне плохо, — выдавила она и сглотнула, пытаясь сдержать подступающую к горлу тошноту и прижимая ко рту край покрывала.
Октавиан приказал своим людям внести подносы с едой.
— Ты просто ослабела от голода, — сказал он и положил ей на ладонь кусок жареного мяса, натертый специями и сочащийся жиром.
Клеопатра почувствовала, как против воли сжались все ее мышцы. Она подобралась. Сейчас она бросится на него и…
Она откинулась на холодную резную спинку скамьи.
Нет. Она будет есть. Если такой ценой она выкупит жизни детей, плата ничтожна. Ей рассказывали, что умирающие от голода часто галлюцинируют. Вероятно, и голос, и странные желания. Она положила мясо в рот.
Зловонная, разлагающаяся плоть. У Клеопатры перехватило горло, и она выплюнула кусок.
— Ты пытаешься отравить? Ты уже видел мою смерть, когда у меня забрали мужа. В эту самую минуту ты обедаешь с пустой оболочкой.
Октавиан отрезал ломтик мяса с того же самого блюда и тщательно прожевал.
— Никакого яда нет, — сообщил он. — А ты — упрямая идиотка. Значит, моя еда недостаточно хороша для вас, госпожа?
Он сделал знак солдатам, и они приблизились к Клеопатре. Один остановился позади нее и вытащил из-под плаща цепь. Не успела она сообразить, что происходит, как запястья у нее были скованы.
Металл обжег кожу. Она вскрикнула от неожиданной боли.
— Вот достойные узы, — провозгласил Октавиан. — Не ты ли посадила Антония на серебряный трон рядом со своим собственным, золотым? Кстати, чуть повыше? Он полагал, что ты провозгласила его царем, а не рабом. Глупец. Цепь выковали из его же трона.
— Неправда, — прошептала Клеопатра, сжавшись в комок и мечтая лишь о том, чтобы прошла боль. — Он — мой муж. Вели послать за лекарем. Мне плохо.
Октавиан ответил ей бесстрастным взглядом.
— Взгляните на слезы блудницы! Они знакомы мне не хуже, чем притворные крики наслаждения. Не станет есть по доброй воле — забейте блюда ей в глотку, — бросил он, покидая комнату. — Никто не обвинит меня в том, что я уморил царицу Египта голодом.
8
Очутившись за порогом покоев Клеопатры, Октавиан привалился к стене коридора. Во время разговора он пребывал в страшном напряжении и теперь не мог отдышаться. Он не ожидал, что разговор станет настолько тяжелым испытанием и вызовет в душе целую бурю эмоций. Он едва сумел с собой совладать. Он решил, что держался хорошо, хотя до конца еще не был уверен. Пожалуй, детей втягивать не стоило. Да и встречаться с ней не надо было.
Октавиан негромко застонал, не в силах отделаться от образа Клеопатры. Венчающая голову диадема, мягкие складки одеяния на груди. Пухлые губы. Выглядела она не лучшим образом, но, оказавшись от нее в такой близости, он испытал настоящее потрясение.
Она — пленница. Он может делать все, что пожелает…
Нет. Он играет с огнем.
Несомненно, Клеопатра ведьма. Антоний долгие годы пребывал под властью ее чар!.. Ради нее он отказался от Рима, славы и от мира. От всего, что делало его мужчиной. И ради чего? Он, подобно рабу, смиренно следовал за ней. Целовал ее ноги и носил на плечах, продираясь сквозь толпу. Какой позор!
