Елена Арсеньева - Роковая любовь немецкой принцессы
Паучок замер в своем углу. Паутина соткана, можно отдохнуть.
Да, на следующую ночь граф Андрей вернулся, как обещал.
Он диву давался, откуда у этой захолустной принцессы, воспитанной в самой унылой атмосфере, какую только можно вообразить, нашлось столько пыла, столько неистовства и страсти! Граф Андрей решил, что отправится сопровождать Минну и по суше, как только та будет достигнута.
Первое потрясение в нем несколько улеглось – не улеглось восхищение. Он мерил шагами каюту – и сам себе дивился. И пытался понять, что все-таки произошло, что случилось с ним, с его сердцем и душой?
Да, он знал о своем влиянии на женщин, о своей неотразимости. Понимал, что унаследовал эти мужские чары не столько от отца, сколько от дядюшки, который мгновенно, чуть ли не с первого взгляда, но уж с первого поцелуя точно пленил некогда императрицу Елизавету. Граф Андрей знал, что ни одна женщина не может видеть его спокойно. Если их можно сравнить с яблоками, то графу Андрею не нужно было даже трясти яблоню, чтобы они падали к его ногам. Если их можно сравнить с бабочками – эти бабочки сами слетались в его гербарий и пришпиливали себя к листам бумаги. Если их можно сравнить с цветами – они сами срывались с клумб и наперебой норовили прельстить его своим ароматом и яркостью лепестков.
Графу Андрею не нужно было делать карьеру при дворе. Все для него сделали отец с дядей. Можно было только пожинать плоды своего невероятного очарования, коллекционировать красавиц, как он коллекционировал античные камеи. Больше всех камей ценились те, за подлинность которых можно было поручиться, за которыми приходилось гоняться, отбивать их у других коллекционеров. Среди женщин более всего ценились те, которых нужно было отбить у прежнего любовника, хотя это и считалось невозможным. В этом смысле Вильгельмина могла считаться венцом его коллекции, гербария, собрания ценностей – назовите как хотите. Что может быть трудней, невозможней, чем отбить невесту у наследника русского престола? Андрей Разумовский решил это сделать – и сделал. Впрочем, решил – не совсем точное слово. Он просто не мог этого не сделать. Ведь он влюбился в эту женщину так же сильно, как она влюбилась в него.
…Он думал, что путь в Россию будет долгим и каждую ночь он будет обретать счастье в объятиях женщины, которую так внезапно полюбил, одно звучание имени которой сводило его с ума. Однако он не учел одной малости. Кавалер Крузе, командующий флотилией, не доверял «паркетному шаркуну», как он втихомолку называл графа Андрея, исполнившись к нему величайшего презрения, когда этот молодой человек, у которого были задатки блестящего морехода, изменил водным просторам и променял их на сушу. Кроме того, у Крузе был острый, приметливый взгляд настоящего моряка. И от него не укрылся ни предательский трепет принцессы Вильгельмины, ни алчное выражение, которое появилось на лице записного дамского угодника Разумовского. У Крузе был на «Быстром» свой человек, который получил приказ тайно следить за каждым шагом этих двух особ. Так что о безрассудном поведении принцессы, о котором не имела представления ее матушка (даже мысль ни о чем подобном не могла закрасться в ее бедную, благонравную, к тому же кружащуюся от корабельной качки голову!), кавалеру Крузе стало известно еще до того, как граф Андрей первый раз покинул каюту своей новой любовницы.
Кавалер Крузе почувствовал, что на его голове прибавилось седых волос, а на лице – морщин. Однако он не хуже молодого Разумовского умел разрешать неразрешимые задачи. Все-таки Крузе был боевой командир…
Он воспользовался правом командующего флотилией: отдавать приказы, которые не подлежат обсуждению. Отправил капитан-лейтенанта Разумовского в Петербург по срочному, важному, только что выдуманному государственному делу. Отправил сушей… Командование «Быстрым» Крузе взял на себя, и таким образом сделал его флагманским кораблем. А к императрице был послан курьер с тайным донесением. То есть Екатерина оказалась осведомлена о государственной измене довольно быстро.
Можно было ожидать, что кругом полетят головы… Можно было ожидать!
Ведь случилось так, что незадолго до этого Екатерине доставили частное письмо Ассебурга к воспитателю цесаревича графу Никите Ивановичу Панину, в котором посланник уверял Панина, что ландграфиня будет следовать только его советам и во всем ему повиноваться. При помощи перлюстрации же узнала императрица, что прусский король Фридрих писал своему посланнику в Петербурге, Сольмсу, чтобы он не скрывал от ландграфини ничего такого, что могло бы послужить к руководству ее при незнакомом дворе. Из этого Екатерина заключила, что у ландграфини явится много непрошеных советников, и стала подозрительно относиться к тем близким цесаревичу лицам, которым предстояло быть в обществе гостей тотчас по их приезде в Россию. В этом смысле Разумовского, друга Павла, следовало опасаться. Павел – Панин – Разумовский с его вновь обретенным влиянием на юную, неопытную девушку… Между Екатериной и бароном Черкасовым возникла стремительная переписка о том, как воспрепятствовать графу Разумовскому сложить с себя командование «Быстрым» и отправиться в Петербург в свите ландграфини сухим путем. Они еще не знали, что Разумовский уже в пути – но не по собственной воле, а по приказу Крузе. А Генриетта-Каролина с дочерьми отдохнула несколько дней в Ревеле и двинулась дальше в сопровождении барона Черкасова. И если кто-то и замечал нервозность и тоску Вильгельмины, это приписывали естественному волнению перед встречей с женихом.
О Боже, можно представить, как она волновалась бы, если бы знала, что Екатерине уже все известно о государственной измене, совершившейся в постели!
* * *– Ой, Като-о-о!!! – протянула графиня Прасковья Ивановна Брюс и нервически хихикнула. – Честное слово, ты никогда не перестанешь меня удивлять!
Екатерина Алексеевна снисходительно поглядела на любимую подругу:
– Ну, надеюсь… а ты что, в самом деле думала, что я ей ворота merde[13] измажу, как будто она едет не в Петербург, в царский дворец, а в малороссийское село, в какую-нибудь хату?
Графиня Брюс, ближайшая подруга императрицы[14], так и залилась смехом, вообразив эту картину: императрица российская макает тряпичный квач в свой собственный ночной горшок и мажет его содержимым ворота загородного дома своего фаворита Григория Орлова, в котором остановилась невеста цесаревича Павла, принцесса Вильгельмина Гессен-Дармштадтская, о которой буквально на днях стало известно, что она с недавних пор более не девица, а потому в невесты цесаревичу как бы не вполне годна… в том смысле, что негодна совершенно!
