Княгиня Ольга. Истоки - Лада Отрадова
— Вот ты как заговорила… — шипит сквозь зубы Ярослав и краснеет, а на лице его выступают желваки. — На шелка и жемчуга меня променяла? На меха и дорогие подарки?!
Не успевает он, разъярённый, опрометью кинуться к девушке, как в живот ему ударяет загнутым концом коцюба (4), и злодей сгибается в три погибели, качается на месте и сдавленно стонет от боли.
— За серебро… — кашляет он и делает шаг вперёд. — Продалась! Позабыла про меня!
— Ещё на пядь хотя бы подойдёшь — угодит она по голове или сломает пальцы, — заявляет дочь Эгиля, вцепившись в рукоять кочерги до побелевших костяшек и выставив её между собой и молодцем. — Убирайся долой с глаз моих на все четыре стороны, чтобы очи мои тебя больше не видели. А ежели… учудишь опять чего… — от волнения становится тяжелее дышать, но она, пересилив себя, продолжает. — Получишь ту участь, от которой дважды спасся!
— Поплатишься ты за эти слова!
На лице Ярослава застывает какая-то бессильная злоба, и он с раздутыми от гнева ноздрями громко хлопает дверью и оставляет девушку одну. Забившись в угол, варяжка тотчас захлёбывается горькими и горячими слезами.
* * * * *
Всеволод не обманул: в качестве сопровождения к Лане было приставлено полтора десятка одинаковых воинов, с ног до головы замотанных в чёрное. Вместе с охраной они прибыли в гавань новгородского Торга, где в последний раз вдова Козводца ступила на борт старого корабля, что выступал своеобразным плавучим обиталищем для членов торгового братства.
Трюм по-прежнему пах терпкой мокрой древесиной и тиной. Скользнув мимо рядов из ящиков и бочек, Лана с неровным от волнения дыханием оказывается у огромного, чуть ли не в человеческий рост, сундука. Отлитый из железа, с оттиснутыми на нём животными из старой легенды ильменских словен — разве нет в этом какой-то горькой иронии? — он всё это время ждал своего часа вместе с таящимися внутри несметными богатствами.
Дрожащими руками она ныряет в небольшой мешочек на поясе и достаёт из него первый перст, посеребренный мизинец.
Хрущ.
Карлик, благодаря незаурядному уму и торговле редкими снадобьями заслуживший такое высокое положение, что и настоящим великанам не снилось. Недомерок, промышлявший изготовлением самых разных зелий, среди которых были не только лекарства, но и лишающие жертву воли афродизиаки, и коварные яды, и теплящиеся в пузырьках болезни и недуги…
Его короткие, кривые пальцы на своём лице она по-прежнему чувствовала.
Сморщившись от отвращения, женщина делает несколько поворотов — и ключ вкручивается по резьбе в паз на покоящейся над замком беспалой кисти.
Следующим она извлекает безымянный палец.
Вол.
Бывший член лепшей дружины Рюрика, а затем и Вещего Олега. Несмотря на несомненный талант воителя, задерживаться в рядах ратников до самой старости он не стал, вместо этого выбрав другое связанное с оружием ремесло. Саксонские мечи — едва ли не лучшие на всём свете — он ковал из готовых рукоятей и лезвий в своей кузнице и втридорога продавал их по всем окрестным землям.
Резкие, нарочито сильные движения торговца мечами болезненным эхом отзываются в тех уголках тела купчихи, которые терзали негодяи из братства.
Входит в положенное "гнездо" и он.
Холодящее прикосновение к коже — и вот следующий, противопоставленный остальным большой палец.
Вепрь.
Кичившийся молодой женой из столичного дворца дородный торговец мёдом и воском, погубивший не одну жизнь в своём вечном голоде: не только за яствами, но и богатствами. Сальные руки и такой же скользкий, поросячий взгляд, что рассматривает её сверху не как человека, но будто кусок мяса…
Он занимает своё место, и остаётся совсем немного, всего два ключа к хитрому механизму.
Рейнеке, средний палец.
Хитрый, изворотливый, словно лис, он держал под собой всех добытчиков пушного зверя в городе и когда угрозами, а когда суля пустые обещания скупал у тех за бесценок шкурки, чтобы самому как можно выгоднее сбыть их. Единственный из четвёрки, кто не притронулся к ней и покинул трюм, едва только остальные начали свои зверства. Впрочем, делает ли это его лучше остальных? Едва ли.
И, наконец, он.
Козводец.
Одержимое чужой молодостью и невинностью чудовище, которому не впервой было распоряжаться людскими жизнями как чем-то совершенно обыденным. Да и разве может быть что-то человеческое в работорговце?
Последний, указательный палец присоединяется к остальным, и Лана один за другим загибает их так, чтобы поочерёдно кончики их вошли в отверстия на замке. Один. Два. Три. Четыре. Пять…
Щёлк!
Глухо простонав, крышка наконец-то поддаётся, и сундук со скрипом открывается, являя добившейся своего женщине… несколько свёртков бархата и парчи, отрез шёлка, дюжину шкурок куницы да сотню-другую серебряных монет.
Никакими несметными богатствами там и не пахло: все средства братства покойный супруг Ланы потратил на свои грязные противоестественные забавы.
* * * * *
Пусть дочь Эгиля и была пленницей, но по-прежнему оставалась княгиней, поэтому заговорщики в чёрном не только не тронули её, но и позволили увидеть сынишку посадника, что всё никак не мог успокоиться и которого хоть одно знакомое лицо могло бы утихомирить.
А уже через несколько часов постоялый двор захлестнули лязг мечей, треск дерева, громкие шаги и вопли раненых, однако Ольга, спрятавшаяся вместе с маленьким сыном Богуславы в кладовой, казалось, не обращала внимания на них. Единственным, что сейчас она слышала, было испуганное биение крохотного сердечка и всхлипы младшего Гостомысла.
— Тише… — мягко касается она плеча малыша и, посмотрев на мальчугана одновременно взволнованным и полным нежности взглядом, шепчет. — Тише… Иначе найдут нас плохие люди и не увидим мы больше твою матушку.
Наследник градоначальника вмиг замолкает — похоже, эти слова его по-настоящему испугали — и лишь сильнее прижимается к тёплой груди девушки, которая кажется единственным островком безопасности в этом жутком месте.
С сорванными с петель дверьми за порогом виталища (5) появляется Бранимир, направо и налево рубит врагов; вверх, по лестнице, спешат Сверр и Свенельд, а Вещий Олег вместе со Щукой и ещё несколькими ратниками выводит из его убежища осунувшегося и побледневшего Всеволода.
— Ты, значит, всё устроил, — воевода толкает в спину с заведёнными за неё связанными руками ростовского князя. — Столько лет прошло, а всё не унялся, не смирился, не угомонил своего беспричинного гнева… Окаянный пёс.
— За годы померк для меня блеск золота, перестали привлекать драгоценности и яства,
