Ожерелье княжны Гальшки - Алесь Мартинович
Рано садился на коня. Рано брал в руки оружие.
И также рано чувствовал радость победы или переживал горечь поражения.
Не догадывался только Илья, что Костелецкая, выяснив, кто избранник ее дочери, будучи прекрасно осведомленной о богатствах Острожских, поспешила навести справки и том, что обычно широко не афишируется. Тогда-то и узнала, что Илья часто болеет. Поэтому на всякий случай и решила поговорить с ним на эту щекотливую тему.
Не предполагал, что Беата была в курсе всего, а, узнав о намерении матери, не попыталась остановить ее, мотивируя тем, что негоже сразу заводить разговор, который может человека оскорбить.
Дочь и мать были единомышленниками и легко находили общий язык, обе любили красиво жить, а для этого нужны деньги. Много денег.
Костелецкой часто помогал король. Когда Беата была юной, Сигизмунд не забывал и о ней, но теперь она должна рассчитывать на мужа. Зная ее запросы, супруг должен быть очень богатым. Поэтому Илья подходил Беате как нельзя лучше. Однако это не значит, что она князя не любила. Впрочем, мать и дочь сходились и в этом.
Катажина, не задумываясь, бросилась в объятия короля. Беата — в объятия достойного продолжателя славного и богатого рода Острожских.
На парадной лестнице, ведущей в апартаменты замка, наконец показалась княжна. Она немного задержалась, и Илья, утомленный ожиданием, бросился ей навстречу так стремительно, как уставший в пустыне путник, изнуренный от жары, припадает к роднику, которого дождался на своем пути.
— Беата, родная…
Он обнял ее, прижался губами к ее устам, а потом начал страстно целовать в шею.
Беате, конечно же, было приятно, но, оглядевшись по сторонам, попросила:
— Милый, не здесь.
Острожский и сам понимал, что нужно вести себя более сдержанно, ибо любознательные слуги видят все, но ему трудно было контролировать себя. И только когда Беата, спросила: «А тебе нравится мой наряд?» — оторвался от ее шеи, и глаза наполнились изумлением.
Такой Беату он еще никогда не видел. Готовясь к встрече, она специально подобрала лучший наряд и выглядела превосходно, будто принцесса из сказки.
Платье из китайского шелка украшало ее фигуру. Оно было пошито мастерски, подчеркивало стройность стана, но одновременно девушка носила его непринужденно, создавая тем самым некую загадочность. Руки украшали дорогие браслеты, а на пальцах виднелось несколько изящных перстней, в ценности которых сомневаться не приходилось. Во всяком случае, отдельные из них были из золота.
— Как я тебе? — повторила свой вопрос.
Илья, забыв о предупреждении, что не следует здесь давать волю чувствам, прижал любимую к себе еще сильнее.
— Ты просто чудо!
Беате эти слова понравились, но их было недостаточно.
Она приподняла правую ногу, немного вытянув ее.
В глаза Острожскому бросилась модная туфелька, по краям украшенная золотыми нитями. Мгновение — и он вспомнил, что, наведываясь на королевские балы в Вавеле, поговаривали, именно туфелькой и привлекла некогда будущая жена Сигизмунда.
Конечно, Илья никогда той обуви не видел, но теперь, рассматривая изящную туфельку на ноге у Беаты, был уверен, что она куда лучше той, которая в свое время свела с ума короля.
— Я ничего подобного никогда не видел! — Илья взирал на возлюбленную с еще большим восхищением. Чувствовалось, что если бы это происходило в другом месте, он, не задумываясь, снял бы туфельку с ноги Беаты и поспешил до краев наполнить ее игристым вином. А потом, делая глоток за глотком, наслаждался бы, получая еще большее удовольствие от того, что этот живительный сосуд, благодаря которому он ощущает безмерную радость, не что иное, как обувь самого близкого ему человека.
— Пойдем же, милый, ко мне, — Беата повлекла его за собой, и он так же быстро, как и она, начал преодолевать ступеньку за ступенькой, спотыкаясь при этом и непринужденно, по-детски смеясь.
Когда поднялись на второй этаж, Беата, порывисто дыша — было заметно, что княжне трудно совладать с чувствами, переполнявшими ее, указала на одну из дверей:
— Сюда…
Илья, как в полусне, шагнул в комнату. Затем услышал, как Беата быстро повернула ключ в замке.
Он увидел высокую и широкую кровать, стоявшую едва не посередине комнаты, от этого показавшуюся огромной.
А еще услышал мольбу Беаты. Даже не мольбу, а шепот, прерывающийся учащенным дыханием:
— Я люблю тебя, милый… Только тебя одного.
Илья слабо помнил, как подхватил ее на руки и понес к кровати. Не отдавая себе отчета, стал быстро и неумело срывать с княжны одежду. Видя это, она тихо попросила:
— Не надо, я сама. Я сама…
Он уже не слышал ее голоса, как, видимо, и Беата не слышала его горячих признаний в любви.
Обоим было не до этого.
Они говорили интуитивно, выражая то, что давно требовало выхода, а сами всецело были поглощены своим чувством и словно плыли в невесомости, на волнах которой было так приятно, что хотелось, чтобы это продолжалось вечно.
И, утомленные, после легли рядом друг с другом. На смену легкости пришло осознание, что свершилось нечто особо важное для обоих, теперь они уже не те, какими были до этого. Познали то, чего были лишены. Прикоснулись к самой загадочной тайне бытия, и от этого прикосновения внутри что-то перевернулось.
Илья, увидев в глазах Беаты слезы, очень удивился.
— Ты плачешь?
— От счастья, любимый.
Беата крепко прижалась к нему, он почувствовал, как тревожно стучит, будто у пойманной птицы, ее сердце.
— И я счастлив, — ответил князь. — Счастлив, что ты моя…
Свадьбу назначили на 3 февраля 1539 года.
Стоял морозный день, но в помещении было так натоплено, что стало даже жарко. Собрались сотни приглашенных. Было даже несколько тесновато. Но на это никто не обращал внимания. Каждый старался сказать жениху и невесте самые лучшие, самые теплые слова. Все преподносили дорогие подарки. И в этом стремились превзойти друг друга.
Костелецкая, внезапно помолодевшая, была счастлива не меньше молодых. От мысли, что дочь выходит замуж за богатейшего человека в Великом Княжестве Литовском, ей становилось особенно радостно. Одно, правда, омрачало этот торжественный день. Мечтала, чтобы на свадьбе дочери присутствовал и король. Но в то время Сигизмунд отдавал замуж за венгерского короля Яна Заполью свою старшую дочь Изабеллу, поэтому приехать не мог. Катажина не слишком огорчалась. Особенно, когда наблюдала за
