Вера - Алиса Клима
– Вера, а это вам… от нас… с Женей… Подушкиным…
Вера вздрогнула и вскинула на него взгляд, снова полный вопросов; быстро взяла коробочку и тут же открыла ее.
– Боже! Верочка, что там за прелесть? – прощебетала Алина Аркадьевна.
– Верочка, покажи нам, дочка, – улыбался отец семейства. – Вы прямо – волшебник!
Но Вера вдруг выскочила из-за стола и исчезла за дверью. Ларионов не знал, что уже было и думать, а Подушкин горел, как примус, когда Вера вдруг, сияющая и румяная, со светящимися глазами, вошла, прижимая руку к левому плечу. Она отняла ладонь от груди, и все увидели приколотую брошь – веточку с разноцветной глазурью.
– Маленькие цветочки, мама! – произнесла она дрожащим от счастья тихим голосом. – Папа, ведь это же самое красивое на свете, что я видела!
Вера посмотрела на Ларионова, который не мог перевести дух от волны чувств, шедших в его сторону от этой девочки, словно оцепенев от неожиданности и силы ее порыва и натуры, и смотрел на нее напряженно и испытующе. Счастье в ее лучистых глазах сияло мягким светом – не было уже той насмешливой и колючей Веры. Была другая Вера – теплая и сверкающая от внимания, которого, она думала, ей не будет сегодня. Столько благодарности, как в тот день в глазах Веры, Ларионов больше никогда не видел во взгляде ни одного человека. Это была искренняя, нежная благодарность и женщины, и ребенка, находившегося в состоянии абсолютной благости, которое знают только дети и блаженные.
Вера вдруг снова стремительно исчезла за дверями. Ларионов ощущал неизведанное дотоле смущение от проявления чувств Веры. Многолетняя служба и война ожесточили его, и Ларионов сам не заметил, как чувства его стали притупляться и как он отвык от сложных душевных переживаний, теряясь теперь от их внезапного появления.
Вера влетела в свою комнату и схватила томик Тютчева. Она собралась уже бежать и дарить его Ларионову, но решила все же подписать. Корявым, небрежным почерком импульсивного и быстрого по натуре человека она нацарапала фонтен-плюмом: «Дорогому Григорию Александровичу на память о московских каникулах» – и забыла подписать, от кого. Ведь это и так было понятно, словно уже было написано до нее, в его душе.
Вера ринулась в столовую, где все уже шумно беседовали, звенели приборами и бокалами, и никого без внимания не оставляла Алина Аркадьевна. Как только замечала она, что Надя притихала, тотчас обращалась к ней, затем расспрашивала Подушкина о Ташкенте, звала Степаниду подать добавки и успевала ответить на любой вопрос; все что-то спрашивали у Ларионова, тот отвечал спокойно и сдержанно, много не говорил и ничего не ел. Вера сразу заметила его напряжение и была удивлена, что никто больше этого не видел.
Она тут же бросилась к нему и протянула томик Тютчева.
– Григорий Александрович, это – вам. Только обязательно откройте и прочтите подпись и непременно прочитайте потом все стихи – это чудо! Я обожаю вот это:
Небывалое доселе
Понял вещий наш народ,
И Дагмарина неделя
Перейдет из рода в род.
– Мы с Алешей так любим Тютчева! А вы?
Алина Аркадьевна украдкой переглянулась с Дмитрием Анатольевичем и немного загрустила. Ларионов поднялся и неуклюже взял томик и бормотал что-то в благодарность. Он открыл его и прочел послание Веры. Как странно было видеть эти слова: «Дорогому…» Трогательность и сила, которые он ощущал в Вере, придавали им особый смысл, в этих простых словах заложены были доброта и благодарность этой семьи (и Веры в особенности) ему. И Ларионов думал, что не так он был хорош на самом деле, а были они добры и любили всех, кто попадал в этот дом.
– А расскажите нам, Григорий Александрович, – вмешалась Алина Аркадьевна, чтобы сгладить смущение Ларионова, – как же вы, такой молодой еще, и уже и на Гражданской войне воевали, и так служите? Вера, поди, солнышко, присядь и поешь, ты вся измоталась.
Вера, румяная и веселая, прошла на свое место и смотрела на Ларионова с восхищением и ожиданием. Ларионов в обычной обстановке знал, что говорить в таких случаях, и ему было что рассказать о своих воинских приключениях. Но теперь все это вдруг показалось ему неуместным и ничтожным. Ему представлялось, что начни он теперь рассказывать о победах и фактах своей военной биографии (а что еще было в его жизни?), эти люди подумают, что он хвастается, выставляется. И особенно ему казалось, что Вера так подумает – ее острые глаза не отрывались от него все с тем же вопросом, желая знать, кто он на самом деле.
– Я не выбирал, – вдруг сказал он, сам удивляясь своей прямоте. – Я был еще мал, когда красные забрали меня в отряд. Теперь я комбриг.
Дмитрий Анатольевич внимательно смотрел на Ларионова, словно видел уже, как этого мальчика сажали на обоз и везли в никуда, отрывая от родной земли, от избы, где его рожала и кормила мать, напевая колыбельную и поглаживая по сонной головке.
– Но я вырос среди военных и не видел другого пути, и главным стало для меня со временем – отстоять нашу страну, помочь ей окрепнуть после Революции. Скоро все изменится – мы будем строить нашу новую жизнь на мирной земле, где кровь больше не прольется.
– Как отлично, как замечательно! – восклицала Вера, и Ларионов чувствовал ее поддержку и радость.
– Ваши искренняя вера и страстность прекрасны, – сказал Дмитрий Анатольевич, – но, боюсь, мой уважаемый юный друг, кровь всегда будет литься там, где есть люди. История человечества – это история борьбы за кусок пирога.
– Папа, так теперь все изменится в нашей стране! – возразил пылко Алеша. – Григорий так прав. Весь мир скоро поймет, что надо брать с нас пример. Раньше боролись богатые и бедные, а теперь, когда нет ни богатых, ни бедных, кому же и с кем бороться?
Краснопольский покашлял и снова перегнулся к Ларионову и Алексею.
– А сметанка-то нынче снова подорожала…
Вера поморщилась.
– Вечно вы о деньгах, разве Алеша о том?!
– А что? – спокойно заметила Кира, отрезая маленький аккуратный кусочек мяса на своей тарелке. – Об этом тоже ведь надо думать. Хозяйство надо вести с умом.
Алина Аркадьевна озабоченно смотрела на старшую дочь. Она любила всех своих детей, но в Кире всегда чувствовала что-то далекое от нее самой.
Алеша с горячностью махнул рукой.
– Вы спрашиваете, кому и с кем бороться теперь? Вот тут, Алексей, ты неправ, – сказал Ларионов серьезно. – У Революции еще много врагов. Не
