Жаклин Монсиньи - Петербургский рыцарь
Адриан сделал приветливое лицо и непринужденно улыбался; он выглядел необычайно привлекательным и утонченным. Безрассудный и вспыльчивый Флорис на три дюйма опережал своих товарищей; сердце его бешено колотилось:
«Вот я и в Зимнем Дворце, и это совсем не сон!»
Словно в подтверждение реальности происходящего в высокое окно Флорис увидел перед собой Заячий остров и возвышавшуюся Петропавловскую крепость, о которой у братьев сохранились самые печальные воспоминания. Сверкающие воды Большой Невы плескались у самого основания дворца; по занесенным снегом набережным мчались многочисленные сани, покрытые шкурами белых медведей; отовсюду доносился переливчатый звон колокольчиков.
Двор в полном составе выстроился вдоль стен; при прохождении французов с обеих сторон неслось льстивое жужжание. Внимательные голубые глаза Адриана увидели бояр и их жен, пытавшихся, как и знатные вельможи в Польше, одеваться «по французской моде», но заметили они также и нескольких упрямцев, которые, не боясь больше Петра, щеголяли густыми окладистыми бородами и длинным русским платьем. Маркиз почтительно приблизился к регентше Анне; скособочившись, она тяжело восседала на троне; голова ее клонилась под тяжестью короны. Флорис и Адриан с удивлением отметили, что Анна Леопольдовна, очевидно, плохо спала, и поэтому зевала так, что, казалось, вот-вот вывихнет себе челюсть. Тротти, поглощенный своей дипломатической миссией, ничего не замечал, и, склонившись до земли, ожидал приветствия регентши, чтобы начать ответную торжественную речь. В зале повисла гнетущая тишина. Регентша, полуприкрыв глаза, блаженно улыбалась. Флорис испытывал острое желание расхохотаться; неожиданно он почувствовал, как Адриан слегка толкнул его. Он вытянул голову и вздрогнул. Прячась за спинами придворных, какой-то человек явно наблюдал за ним. Братьям показалось, что это был тот самый мужик, который сегодня утром поджидал бойкую девицу на Сенной площади. Флорис покраснел. Адриан улыбнулся и вздохнул; его младший братец, кажется, опять совершил глупость… но какую? Молодой человек отложил объяснение с братом на более удобное для этого время и принялся высматривать незнакомца, дабы окончательно убедиться, что он не ошибся. Но незнакомец уже скрылся за тяжелыми драпировками. Флорис же легкомысленно отмахнулся:
— Ерунда! Он вовсе не похож на того старика; эта девица просто вскружила мне голову!
А так как Остерман, облаченный в небесно-голубой костюм, нарушил, наконец, затянувшуюся тишину, молодые люди встрепенулись и стали внимательно вслушиваться в речи, произносимые на сей исторической встрече.
— Ее императорское высочество, регентша всей России счастлива приветствовать его светлость господина чрезвычайного посла ее «брата», его величества короля Франции, от имени его императорского величества царя Ивана.
Скрупулезный знаток церемониала, маркиз побледнел. Никогда Людовик XV не согласился бы назвать регентшу «сестрой», хотя подобное именование практиковалось среди августейших семейств даже в тех случаях, когда они не состояли в родстве. Флорис и Адриан насторожились: сейчас должен был начаться словесный турнир, и они во все глаза смотрели на Тротти, спрашивая себя, как он сумеет выкрутиться из этого весьма щекотливого положения.
— Гордясь возложенной на меня почетной миссией, высокая честь исполнить которую была оказана мне, я слагаю к ногам его императорского величества царя Ивана мои верительные грамоты, равно как и заверения в самой искренней дружбе его величества короля Франции по отношению к ее императорскому высочеству, регентше всей России и ее августейшему супругу, его высочеству, светлейшему герцогу Брауншвейгскому, генералиссимусу императорской армии.
Адриан увидел, как на капризном лице супруга регентши промелькнула улыбка, и подумал, что Тротти выиграл этот поединок, заменив обращение к «сестре» вымышленными пожеланиями короля герцогу Брауншвейгскому. Перед Флорисом промелькнуло видение: Людовик, прозванный Любимым, стоит в потайном кабинете и своим красивым хрипловатым голосом чуть-чуть презрительно произносит: «Поздравляю вас, милейший Тротти, и как же «эти люди» вас поняли?»
В тронном зале воцарилась тишина. Миних что-то прошептал на ухо регентше: та встрепенулась. Министру, наконец, удалось разбудить ее. Анна взмахнула рукой, что для Тротти могло означать приглашение продолжать, или же, напротив, что аудиенция окончена; впрочем, может быть, она просто хотела прогнать муху. Маркиз понял знак как приглашение продолжить речь:
— Молва о высоких достоинствах вашего императорского высочества и известие о вашем назначении регентшей дошли до его величества (Флорис подумал, что Тротти несколько перебарщивает), и он поручил мне передать вам его собственноручное письмо, равно как и портрет его величества, а также скромное алмазное колье, чей блеск лишь подчеркнет ослепительную красоту вашего императорского высочества, — весело завершил Тротти.
При слове «колье» регентша оживилась. Она с небрежным видом взяла из рук Тротти письмо, а из рук Адриана маленький портрет Людовика XV, украшенный великолепными сапфирами, и протянула оба предмета Миниху. Сама же жадно схватила колье, которое, преклонив колено, преподнес ей Флорис. Затем она в восторге повернулась к мадемуазель Менгден, чтобы та застегнула украшение у нее на шее.
«Бедная Россия, в какие руки ты попала!», — подумал Флорис.
Но несмотря на печальные размышления, взгляд его остановился на Юлии Менгден, столь пристально наблюдавшей за ним из-под полуопущенных черных ресниц, что у него мгновенно возникло чувство антипатии к этой красавице. Он вздрогнул, почувствовав, что эта женщина может быть очень опасной; однако, несмотря на это, его почему-то тянуло к ней, отчего он затосковал еще больше.
Тем временем Миних распечатал письмо короля. Он протянул его Остерману, и лица обоих мгновенно обратились в камень. Тротти понял, что его красивые слова не смогли смягчить впечатления от того, что было написано в письме. Послание короля начиналось следующими словами: «Сударыня, надеясь, что ваше императорское высочество…» В эти минуты щепетильность Людовика показалась маркизу совершенно неуместной.
«Ах, ну что ему стоило написать: «дорогая сестра», или, в крайнем случае, «дорогая кузина», все было бы гораздо проще», — возмущался про себя маркиз, окончательно придя в дурное расположение духа.
Флорис и Адриан почувствовали, как от окружавших трон придворных повеяло ледяным холодом. Два старых льстеца окружили регентшу, затем в буквальном смысле приподняли ее и принялись по-немецки что-то нашептывать ей на ухо; отдельные слова долетали до Флориса и Адриана, и братья благословляли Ли Кана, научившего их многим языкам.
