Евгения Марлитт - Синяя борода
— Для подобной миссии надо обладать значительным мужеством. Имея такие точные сведения обо мне, вы должны, прежде всего, знать, что я не отличаюсь храбростью и питаю отвращение к безуспешным просьбам. Я понимаю, что с моей стороны невежливо отклонить вашу деликатную просьбу, но я знаю, что не осмелюсь произнести перед тетей Варей вашего имени, не говоря уже о том, чтобы ходатайствовать о прощении и забвении.
— Кто же говорит о прощении и просьбах? Как это оскорбительно и неприятно звучит! — прервал он ее вспыльчиво. Ему так же, как и при первой встрече, стоило большого труда справиться со своим волнением: пройдясь несколько раз взад и вперед, он остановился перед молодой девушкой, скрестив руки.
— Вас зовут Лили, — сказал он, — и даже грубый суровый голос надворной советницы Фальк кажется мне симпатичнее, когда произносит эти мягкие, нежные звуки. Увидя же существо, носящее это имя, невольно сравнишь его с цветком, созданным для услаждения человеческих глаз. Вы, очевидно, не любите таких поэтических иллюзий, так как всячески стараетесь отнять их у меня или может быть вы знаете, что в этом противоречии, в контрасте между детски наивной внешностью и замкнутым упрямством заключается опасность для других и — но, нет, нет... — прервал он себя, как бы раскаиваясь в том, что взвел на нее такое обвинение.
Но Лили даже не поняла его последних слов; ее мысли были так чисты и невинны, что ей и в голову не могло придти, что он в раздражении обвинил ее в кокетстве.
Он отвернулся и молчал с минуту.
— Итак, мое несчастное имя в полной опале там? — спросил он, наконец, с горечью, указывая на дом надворной советницы. — Но старуха должна бы помнить, что мы принадлежим к одному роду, и она некогда носила ту же фамилию, как и я.
— Вы забываете, что этой связи не существует более: вы дворянин.
При этом возражении, звучавшем довольно резко, он быстро повернул голову и пристально посмотрел на нее, причем на его лице появилась насмешливая улыбка.
— Конечно, надворная советница Фальк не подала мне повода составить о ней высокое мнение, — возразил он, — однако, несмотря на это, я не хочу думать, чтобы она собственные убеждения ставила ниже претензий на дворянство. Есть люди, которые упорно воображают, что оскорбляют меня, не прибавляя к моей фамилии частички «фон», мне же самому никогда и в голову не приходит пользоваться ей и тем напоминать о минутной слабости моего отца.
Он остановился и с улыбкой смотрел на Лили, которая в смущении опустила глаза, пораженная этим открытием.
— Итак, эта связь не разорвана, — продолжал он, — и я тем крепче держусь за нее, что она может помочь мне достигнуть моей цели. Мы с вами одного мнения, хотя мысль о подобной гармонии может очень оскорбить вас, насчет безуспешных просьб, но что касается мужества...
— Вы, конечно, настолько храбры, что можете принудить исполнить ваши желания, — ведь вы были солдатом.
— Э, да вы знаете обо мне больше, нежели я мог предполагать. Впрочем, — продолжал он мрачно, — зачем вы напоминаете мне об этом, да еще с такой насмешкой! Что может быть для человека, сражавшегося за высокую прекрасную идею, печальное сознания, что дорого купленная кровью победа пропала из-за эгоистических расчетов. Но перейдем к делу! Вы правы, считая меня настойчивым и энергичным, когда дело идет о достижении цели, но в данном случае я должен сделать исключение! И потому я очень хотел бы узнать, что вы подумаете обо мне, если я явлюсь к надворной советнице Фальк без ее разрешения и попытаюсь примириться с ней?
У Лили сердце замерло при одной мысли о возможности этого шага. Она очень хорошо знала тетю Варю и была уверена, что она никогда не протянет руки к примирению. Она, может быть, простила бы своему, так называемому, смертельному врагу разрушение павильона, если бы он не был потомком Губерта. Несмотря на любовь к справедливости, в этом отношении она была непреклонна: всякую уступчивость по отношению к потомкам Губерта она сочла бы страшным оскорблением для своих дорогих покойников, какие последствия при таких условиях могло иметь появление в ее доме ненавистного соседа? Сильный страх и невыразимая жалость охватили молодую девушку, когда она представила себе, как примет его советница. Она инстинктивно чувствовала, что не должна выказать ему своего сочувствия, чтобы не поддерживать его в его намерении, и потому, овладев собой, возразила как можно спокойнее:
— Я вам уже сказала, какого мнения о вас надворная советница Фальк, и потому вы можете понять, какой прием вас ожидает. Подобный шаг при таких отношениях был бы, говоря деликатно, бестактностью, которой я не могла бы простить вам, потому что она причинила бы неприятность тете.
— Такая нежность и боязливая заботливость были бы очень трогательны, если бы не были так односторонни, — сказал он с горечью, — чтобы не возмутить душевного спокойствия старушки, вы были бы в состоянии повергнуть других в отчаяние и горе... Если я вам скажу, что меня непреодолимая сила влечет к тому старому дому и заставляет меня, забывал всякую осторожность, переступить его порог, — да, и эта сила — пара глаз, которые при малейшей попытке к сближению глядят так холодно, и столь знакомое мне закидывание назад головы, говорящее так решительно: «Отойди, мне нет никакого дела до тебя!». Вы видите, что смелость и уверенность солдата, о которых вы только что упоминали с такой насмешкой, не всегда могут быть пущены в ход.
Говоря это, он быстро ходил взад и вперед, заложив руки за спину. В голосе его слышались страсть, гнев и душевные страдания, которые он старался прикрыть иронией.
Лили начинала все более и более волноваться. Во всей его фигуре, мелькавшей перед ней, было что-то притягательное, но увещания тетки, хотя очень глухо и далеко, звучали еще в ее сердце, и в ту минуту, когда кроткие примиряющие слова готовы были сорваться с губ, ее взор упал на что-то блестящее, сверкавшее из-за кустов: это было окно башни. Мысль о глазах, проливающих слезы за этими шелковыми гардинами, пронзила ее сердце, как удар кинжала, и возвратила ей сознание и силу остаться с виду спокойной и холодной.
— Вы, конечно, находите справедливыми непреклонность и жестокость старой дамы? — спросил он, вдруг останавливаясь перед молодой девушкой.
— Я, по крайней мере, не осуждаю ее за то, что она уклоняется от неприятного дли нее знакомства.
— И вы поступили бы таким образом, если бы это смертельно ранило человеческое сердце? Где же тогда христианская любовь?
— Но мне кажется, эта заповедь должна оставлять нам хотя немного свободы воли.
— И в силу этого вы решили предоставить меня моей судьбе?
