Жанна Лаваль - Месть венецианки
Я не сразу заметил, что рассказы о моей семье причиняют Амине боль, заставляя ее часами обиженно молчать. Только однажды, когда я чересчур увлекся воспоминаниями о моей супруге, она вскочила и, по-детски гневно сверкнув очами, выбежала вон, громко хлопнув дверью. Тогда мне все стало ясно — Амина была без ума влюблена в меня…
Между тем я лишился всех своих привилегий и был переведен в общий барак. Но юная дочь Абу Хасана продолжала выказывать мне свою благосклонность. Теперь это обстоятельство не столько тешило мужское тщеславие, сколько осложняло мое и так непростое положение, привлекая ко мне пристальное внимание тюремщиков, что ставило под угрозу мою последнюю надежду — побег.
Я прекрасно понимал, что освободиться собственными силами — чистое безумие. Без помощи опытного проводника не обойтись в пустыне, которая охраняла лучше самых крепких засовов. И тогда мне пришла в голову безумная мысль…
Мысленно ненавидя себя за коварство и низкий обман, я вызвал Амину на объяснение и убедился, что любила она меня искренне и самозабвенно. Долгими вечерами я рассказывал ей о свободе и несправедливости рабства, но… наталкивался на полное непонимание. Амине, воспитанной своим отцом, рабство казалось чем-то совершенно естественным, а страдания невольников — тяжелой, достойной сочувствия, но закономерной участью.
Через некоторое время я понял, что не смогу уговорить ее помочь мне в побеге. Тогда я решился пойти на некоторые, не слишком достойные ухищрения, к которым нередко прибегают мужчины, когда хотят чего-нибудь добиться от влюбленной в них женщины. Я намекнул ей, что мы могли бы бежать вместе и тайно сочетаться браком после того, как я приму магометанство.
Расчет оказался верным. На Востоке вторичная женитьба при живой жене не считается грехом, а потому Амина была без ума от счастья и готова на все ради меня. Она не хотела считаться даже с тем, что побег с рабом являлся чудовищным преступлением в глазах всей округи и грозил навлечь гнев и проклятие Абу Хасана. Что ж, хвала сердцам, способным так любить, и кара Господня тем, кто пользуется их доверчивостью…
Признаяюсь, я не собирался злоупотреблять доверием моей несчастной возлюбленной. Мне просто хотелось с ее помощью получить сведения, которые могли бы приблизить меня к осуществлению побега. При этом я понимал, что моя невольная сообщница даже не подозревает о том жестоком разочаровании, которое ее ждет. Бедняжка Амина…
Думаю, в эту минуту Вы испытываете не меньшее разочарование, а потому спешу закончить свой грустный рассказ.
На этом я пока прощаюсь с Вами, любезная синьора. Да хранит Вас Господь. Надеюсь, мое молчание будет не слишком продолжительным».
В том счастливом 1501 году Клаудиа стояла на пороге своего двадцатилетия. Для обычной богатой аристократки, до сих пор всерьез не помышлявшей о замужестве, это была настораживающая дата. Но только не для Клаудии Лоредано, чей решительный нрав и фантастическое приданое делали податливыми даже самых несговорчивых женихов. Имена претендентов на руку внучки одного из богатейших финансистов Венеции — Паскуале Лоредано сменялись подобно листкам календаря, но никто из них не вызывал у Клаудии серьезного интереса.
Стояла последняя неделя февраля, непривычно дождливая, насквозь промочившая Венецию, но не охладившая ее праздничного настроения. На время позабыв о делах, город был поглощен карнавалом с веселыми песнями и танцами, шумными прогулками на гондолах, взрывами фейерверков, пьянящим весельем ночи напролет.
Для Клаудии воскресенье обещало стать двойным праздником. Ее день рождения счастливо совпадал с кульминацией всей карнавальной недели — театрализованным представлением на площади святого Марка с изумительным фейерверком, где, по обыкновению, должен был присутствовать сам дож.
Клаудиа нетерпеливо теребила локон, пока Альба шнуровала тугой шелковый корсаж, кокетливо украшенный чудесной брошью с крупным молочно-белым опалом в оправе из серебра. Этот подарок еще с утра был передан ей от одного из самых верных поклонников — французского графа де Солиньяка, вдовца, неисправимого картежника, но человека тонкого вкуса.
— Пусть дедушка не надеется, что ему удастся удержать меня дома! Я не намерена глазеть на скучные физиономии престарелых сплетников. Это мой день рождения, и я собираюсь провести его так, как захочу сама. — Клаудия вырвалась из заботливых рук служанки. — Что бы ты ни говорила, Альба, но сегодня я убегу. Посмотрим, сможет ли дедушка отыскать свою внучку среди карнавальных масок.
— Я понимаю вас, синьора. Но синьор Паскуале просил предупредить вас, что на ужин приглашены его светлость князь Лоренцо Гримальди с сыном. Если уж старик согласился выйти из дому в такую погоду да еще с красавчиком Себастьяно, которого интересуют только книги да дальние странствия, значит, ему что-то нужно от нашего дона Паскуале. И я даже догадываюсь, что именно…
Мулатка Альба хитро прищурилась и с улыбкой посмотрела на Клаудию. Та сидела перед круглым зеркальцем в изящной серебряной раме и расчесывала свои густые черные волосы. Обычно эта процедура доставляла ей истинное наслаждение, и даже Альба не всегда удостаивалась чести заняться прической хозяйки. Но сегодня нетерпеливые руки Клаудии никак не могли справиться с густой косой, которую следовало искусно перевить ниткой жемчуга и уложить «короной». Да еще эти намеки!..
— На меня не рассчитывайте. — Тяжелый костяной гребень полетел в сторону. — Старикам придется сегодня довольствоваться друг другом. Уверена, что «красавчик Себастьяно», как ты его назвала, тоже не явится на ужин. Думаю, у него на сегодня те же планы, что у меня. Ты только взгляни! За окном столько хорошеньких девушек. Можно ухаживать за любой, не рискуя получить пощечину.
Клаудиа выглянула в окно. Там, внизу, в зыбком свете масляного фонаря, горевшего как раз напротив особняка Лоредано, с веселым смехом пронеслась стайка девушек — все в одинаковых плащах из черной тафты и в белых полумасках. За ними спешили кавалеры в домино и ярких турецких одеяниях. Они перебрасывались с девушками шуточками и весело смеялись. Клаудии страшно захотелось оказаться среди них.
— Ни минуты больше здесь не останусь. Тем более что мне нужно еще отрепетировать мою роль.
— Господи, какую еще роль? — всплеснула руками Альба.
При одной только мысли, что ей придется объяснять отсутствие своей госпожи суровому дону Паскуале, хотелось сбежать куда-нибудь вместе с Клаудией.
— Представляешь, я буду участвовать в мистерии на площади Сан-Марко. Витторио сказал, что у меня получится. Ты, наверное, помнишь его, этого Витторио? Ну, тот молодой комедиант, который преподнес мне розу?
