Барбара Картленд - Зачарованное сердце
— Потому что я хочу бросить якорь, — признался Роберт. — Наверное, мне тоже хочется иметь что-то постоянное и для себя.
— Я могу это понять, — серьезно заметила Микаэла.
Роберту показалось, будто она заглянула в самую глубину его жизни, полную тайн и приключений, и увидела, какой она была беспокойной!
Глава 5
Его первым воспоминанием была молитва перед едой, длинная, затрудняющая дыхание, когда он стоял, закрыв глаза, чувствуя болезненный голод в своем маленьком желудке. Уже доносился запах овсяной каши и жареного бекона, а голос все продолжал и продолжал бубнить! Наконец заключительное «Аминь!». Но ему все еще не позволяли сесть, не позволяли смотреть жаждущими глазами на дверь, ведущую в кухню.
— Дай мне взглянуть на твои руки, Роберт. Они недостаточно чистые! Иди и вновь умойся!
Он все помнил очень ясно: свое возмущение, усилие, с которым едва проглатывал слова протеста, готовые сорваться с губ, слезы, заполнявшие глаза, и над всем этим жадную настойчивость голода.
Всякий раз, когда он чего-то страстно желал, время двигалось с такой медлительностью, которая была похожа на пытку. Он всегда ждал, всегда предвкушал удовольствия, отдалявшиеся, казалось, от него все дальше и дальше, вместо того чтобы приблизиться. И зачастую он так и не добивался желаемого.
— Нет, Роберт, ты не сможешь пойти в цирк!
— Нет, Роберт, сегодня ты должен остаться дома!
— Нет, Роберт, ты еще не закончил решать задачи!
Нет! Нет! Нет!
Казалось, само это слово лишало его свободы, связывало по рукам и ногам и держало в оковах.
Конечно, тогда он еще не смог бы выразить словами даже самому себе то чувство разочарования и лежащий в его основе импульс сопротивления, которые он постоянно испытывал. Он знал только, что несчастлив, что жизнь кажется ему серой, убогой и монотонной.
Суровое обращение было для него делом обычным, чтобы придавать этому какое-то значение. Его наказывали за то, что шумел, за неаккуратность, за то, что испачкался. Его наказывали за то, что он грубо ответил, хотя ему так не казалось, и чаще всего за то, что он не способен был запомнить длинные тоскливые отрывки из Библии, которые требовалось учить наизусть.
Со временем он смутно начал осознавать, что наказания были результатом не столько его оплошностей, сколько чего-то еще, каких-то неопределенных, не поддающихся описанию вещей, к которым он имел отношение. Еще не совсем понимая это, он все же решил, что дело касается кого-то еще, «ее», о ком они говорили тихо, но злобным тоном.
— Она написала опять!
— Она говорит…
— Он сказал, что она уехала…
— Она хочет…
Обрывки предложений ни о чем не говорили, но все же он понял, что они каким-то образом связаны с ним. Он понял, что они ненавидят «ее», кем бы она ни была. Их ненависть сквозила в холодном блеске глаз, когда они говорили о «ней», в тонких, сурово поджатых губах и в манере произносить слова, как будто выплевывать их в воздух.
Они часто говорили с ним об отце. Он иногда даже получал от него почтовые открытки с видами каких-то больших и неинтересных городов. Они читали их ему, но фразы, формальные, не дающие пищи воображению, почти ничего для него не значили.
— Открытка от твоего отца, — весело говорили они, слишком весело, как будто пытались внушить ему важность этого события. — Ну разве это не приятно? Он всегда думает о тебе, помни это!
— Почему?
Односложное слово бросало вызов, и они, уставившись на него, обдумывали ответ.
— Почему он думает о тебе? Потому что он очень любит тебя, дорогой мальчик. Ты ведь знаешь, что твой папа любит тебя, да?
— Тогда почему он не приедет повидать меня?
— Ну, Роберт, мы так часто объясняли тебе это. Твой папа за границей. Он очень много работает, зарабатывает деньги, чтобы заплатить за твое образование и за все те хорошие вещи, что у тебя есть. Он скоро должен вернуться домой, ну а пока он думает о тебе. Ты счастливый мальчик, потому что имеешь такого доброго папу… очень счастливый мальчик!
Он размышлял, почему он такой счастливый, пытался найти хоть какое-то оправдание этому утверждению, но всякий раз терпел неудачу.
Так тянулись годы, и его одолевала ненависть к серому каменному дому с убогим заброшенным садом.
Он ненавидел школу, которую посещал, где ребята смеялись над ним, потому что ему не позволяли участвовать в их играх.
Он ненавидел свою одежду, отличавшуюся и по виду и по покрою от той, что носили другие мальчишки, Он ненавидел двух чопорных теток, старых дев, единственных родственниц, которых он знал.
Чем старше он становился, тем больше понимал, что их антипатия к нему почти так же сильна, как и его к ним. Он знал, что их охватывает дрожь отвращения каждый раз, когда он шумно врывается в холл.
Он знал, что они прислушиваются к звукам, которые он издает, топая вверх по лестнице в свою крошечную комнатку под самой крышей.
День тянулся за днем. Дни, серые и бесконечные, казалось, складываются в тоскливую вечность, вытягиваются в длинную цепочку из наказаний, угроз и религиозных наставлений.
Затем внезапно наступил конец. Последние несколько месяцев он уже чувствовал, что что-то назревает. Разговоры резко прекращались, как только он входил в комнату, лица становились жестче, а голоса ворчливее.
Он был уверен, что «она» вновь как-то связана с этим. Он даже уловил обрывок разговора: «Она завела судебное дело. Разумеется, нет шансов, что она его выиграет, но попытается сделать все возможное!»
Больше он ничего не услышал и принялся размышлять, что бы это могло значить. Лично с ним ничего не случится, с ним ничего не сможет произойти никогда!
Однажды он возвратился из школы подавленным и угрюмым — ребята из класса уезжали с разрешения родителей на пикник. Роберт знал, что ему не позволят поехать.
Рывком распахнув калитку сада, он медленно, очень медленно зашагал к входной двери. Поднял руку к звонку и вдруг услышал шум проезжавшей мимо машины. Он обернулся. К его полному изумлению, автомобиль остановился у их калитки.
Из машины выскочил лакей, и, когда он открыл дверь, Роберт увидел женщину. Открыв рот, он стоял и смотрел, как она выходит из машины. Он не помнил, что когда-либо прежде ее видел, но с первого взгляда на нее сердце забилось сильнее и его охватило странное возбуждение.
Она была очень красивой, эта незнакомая леди, которая шла в его сторону по узкой тропинке сада. Для Роберта она была красивее всех женщин, которых он видел в своей короткой жизни. Не очень высокая, в шляпе с перьями и в изумительно элегантном платье, она казалась ему богиней.
