Барбара Картленд - Страсть и цветок
Ей представилось, как губы их кривятся, чтобы процедить: «Любительщина» или «Нет, об этом не может быть речи».
Войдя в малую гостиную, в сюртуках, с тростями, не оставив в прихожей шляп с высокими тульями, они расселись на диване. Мадам подошла к роялю.
— Не волнуйся, милочка, — негромко сказала мадам своей воспитаннице. На Локите было тогда скромное белое платьице, которое она обыкновенно надевала к занятиям.
Она твердо решила подавить волнение: она знала — это проверка ее таланта. Но помимо прочего ее не покидала уверенность, что отец от всего сердца пожелал бы ей показать лучшее, на что она способна.
Тогда она подумала о тех хлопотах, что взяла на себя мадам: привела сюда этих господ, сломила сопротивление Энди.
И вот снова мысли об отце, и это принесло облегчение.
Она стала танцевать для него, как бы по его просьбе, — так всегда бывало во время его посещений; ей казалось, что она рассказывает ему не только о том, что творится в ее уме и сердце, но и чем жива ее душа.
Она танцевала, позабыв обо всем, вокруг, помня лишь о своем бессловесном рассказе…
И, лишь закончив танец, вслушиваясь в оторопелое молчание присутствующих мужчин, она догадалась, что то была безоговорочная победа.
Проезжая теперь по Булонскому лесу, Локита вдруг поймала себя на диковинном ощущении.
Оно до такой степени отличалось от привычных для нее эмоций, что ей стало не по себе.
Ей вдруг страстно захотелось станцевать только для князя Ивана Волконского, увидеть в его темном взоре признание и восторг.
Она знала, что прошлым вечером, до того как спуститься к служебному входу, он сидел в зрительном зале. Он был в числе сотен других неистово рукоплескавших ей людей, требовал ее выхода к публике, что, в свою очередь, также было запрещено Энди и даже особо оговаривалось в ее контракте.
Чувство это было совсем не схоже с тем, с каким танцевала она для своего отца, когда купалась в исходящих от него волнах любви и благодарности.
Ведь она могла поведать ему о своем счастье, о радостях, о тревогах, когда он подолгу не навещал ее.
И, закончив танец, она всегда подбегала к нему, обвивала руками его шею, а он прижимал ее к себе и, прежде чем заговорить, крепко целовал.
Локита почувствовала, что краснеет: «Уж конечно, для князя я этого делать не буду! И все равно, мне хочется станцевать только для него одного».
Глава 3
Локита с Сержем добрались галопом до малопосещаемой части Булонского леса, где лишь изредка виднелись разрозненные группки гуляющих.
В свое время император задумал перепланировку Булонского леса по образцу английского парка, и теперь множество парижан твердо стояли на том, что он попросту уничтожил девственный рай.
Ныне же, как заметил один острослов, «даже утки и те стали механическими, а деревья выглядят так, будто их намалевали на холсте для декораций «Театра Варьете».
И все же сохранились еще заповедные места, на которые не посягнули ни император, ни его садовник-декоратор, месье Варэ, и здесь-то и оказалась Локита со своим напарником.
После быстрой езды щеки ее разрумянились. Придержав своего скакуна в раскидистой тени, она обратилась к Сержу с нарочито небрежной интонацией:
— Когда ты жил в России, Серж, тебе приходилось слышать фамилию князей Волконских?
— Как же иначе, княжна, — отозвался Серж. — Это фамилия очень славная и благородная.
Когда они оставались наедине, Серж всегда звал Локиту «княжной», что по-русски означает «принцесса».
Она помнила, что когда была еще совсем маленькой, Серж частенько говорил ей:
— А сейчас давайте прокатимся у меня на плечах, княжна, — и с этими словами поднимал ее, смеющуюся, высоко-высоко над землей.
Теперь же мисс Андерсон раздражало, что он не называет ее «мадемуазель».
— Мы во Франции, Серж, — сурово возвещала она. — И здесь есть только мадемуазель Локита.
Серж склонял голову в знак повиновения, но стоило им остаться вдвоем, как он вновь прибегал к титулу, которым, она знала, он только и именует ее про себя.
— Расскажи мне о Волконских, — попросила она.
— С тех пор прошло уже много лет, княжна, — сказал он. — Я помню лишь, что они были очень богаты, могущественны и приходились родственниками государю.
— Императору Николаю? — спросила Локита, догадываясь, что тот имеет в виду Николая I, который занимал русский престол в бытность Сержа в России.
Предчувствие не обмануло ее: при упоминании о Николае глаза Сержа затуманились. Из прочитанных книг по истории Локита знала, что Николай I был одним из самых жестких государей Европы.
Унаследовав трон, он за считанные годы превратил в казарму необъятную империю. Власть для него сводилась исключительно к возможности насаждать армейскую муштру.
Однажды Локита, заинтригованная прочитанным, решила расспросить отца об императоре Николае.
Тот ответил не сразу, затем голосом, который изменился почти до неузнаваемости, медленно произнес:
— Его леденящий душу взор приводил в трепет всех его придворных, да и каждого петербуржца.
— Он был так жесток, папа?
— Невообразимо жесток, — сказал отец. — Он сослал князя Юсупова на Кавказ только за то, что у князя был роман, который не пришелся по нраву его матери. Он завел себе также чудовищную привычку объявлять душевнобольными людей, которые чем-то ему не угодили.
— Какой страшный человек, папа! — воскликнула Локита.
— Его боялась и ненавидела вся Россия — мужчины, женщины, дети, — с трудом вымолвил отец. — Теперь в этом мире дышится спокойнее.
Он говорил все это с таким тяжелым чувством, что Локита легко догадалась: даже одно упоминание имени царя причиняло ему какие-то личные страдания. И потому, решив более не тревожить его расспросами, она стала рыться в книгах, пытаясь отыскать новые сведения об этом человеке.
Ему ничего не стоило, узнавала она, заставить тысячи людей превращать залы для танцев в сады с фонтанами и декоративными каменными горками, а настоящие сады — в пышные восточные хоромы.
К ужину за царский стол в Зимнем дворце садилась тысяча приглашенных, и, хотя город за окнами был скован ледяным безмолвием, в галереях дворца цвели яркие экзотические растения, и гостям казалось, что лето так и не кончалось.
А в это же самое время по всей стране крестьянство жило в неописуемой нищете и убожестве. Даже мелкие чиновники, для которых он ввел специальные присутственные мундиры, порой не знали, во что обуть ноги.
За малейшую провинность человека могли высечь или сослать в Сибирь, и хотя смертная казнь была отменена, все знали о случаях, когда людей насмерть забивали розгами.
