Джоржетт Хейер - Великолепная Софи
– Нет, в Китай отбыл лорд Амхерст, – сказала Софи. – Еще в феврале, если я не ошибаюсь. А в Бразилии потребовалось присутствие сэра Горация, потому что он хорошо разбирается в португальских делах и, как все надеются, сможет убедить регента вернуться обратно в Лиссабон. Видите ли, маршал Бересфорд[22] растерял всю свою прежнюю популярность. Ничего удивительного! Он понятия не имеет, как располагать к себе людей и внушать им доверие. К тому же он начисто лишен такта.
– Маршал Бересфорд, – сообщила Чарльзу мисс Рекстон своим хорошо поставленным голосом, – друг моего отца.
– Тогда вы должны простить меня за то, что я сказала, будто он лишен такта, – тут же заявила Софи и едва заметно улыбнулась. – Хотя это и правда, никто не сомневается в том, что ко всему прочему он обладает многочисленными достоинствами. Очень жаль, что он так оплошал и выставил себя на посмешище.
При этих ее словах лорд Омберсли и Хьюберт рассмеялись, мисс Рекстон ощутимо напряглась, а Чарльз метнул на кузину недовольный взгляд, словно был вынужден изменить свое первоначально благоприятное мнение о ней. Его невеста, которая неизменно вела себя сухо и чопорно, как того требовали строгие правила приличия, не могла, разумеется, заставить себя вести разговор через стол, и продемонстрировала превосходство своего воспитания, проигнорировав неуместное замечание Софи и заговорив с Чарльзом о Данте, уделяя особое внимание переводу мистера Кэрри. Он вежливо слушал ее, но когда Сесилия, следуя чуждому условностям примеру своей кузины, присоединилась к их беседе, заявив, что отдает предпочтение лорду Байрону, он не сделал попытки осадить ее, а, напротив, обрадовался тому, что она приняла участие в дискуссии. Софи горячо одобрила вкус Сесилии, заявив, что ее собственный экземпляр «Корсара»[23] зачитан буквально до дыр и скоро распадется на отдельные странички. Мисс Рекстон заметила, что ничего не может сказать относительно достоинств поэмы, так как ее матушка не держит в доме произведений его светлости. Поскольку скандальный разлад в семейной жизни лорда Байрона живо обсуждал весь город, ходили упорные слухи, что, вняв настойчивым уговорам друзей, он намеревается покинуть страну, и после замечания мисс Рекстон дальнейший разговор на эту тему мог показаться неприятно вульгарным и сомнительным. Поэтому все испытали облегчение, когда Хьюберт, заявив, что на дух не переносит поэзию, принялся взахлеб расхваливать недавно прочитанный новый роман – «Уэверли»[24]. И вновь мисс Рекстон не смогла поразить собравшихся своим просвещенным мнением, снисходительно заметив, что, на ее взгляд, упомянутый роман отнюдь не является чем-то выдающимся. В разговор вмешался лорд Омберсли, высказавшийся в том духе, что все они, дескать, чересчур уж увлекаются всякими новинками, тогда как для него и «Руководство для любителей скачек» Раффа является вполне заслуживающим внимания чтением. Он отвлек Софи от общего разговора, забросав ее вопросами о своих старых приятелях, которые сейчас украшали своим присутствием самые разнообразные посольства и которых она могла знать.
После ужина лорд Омберсли в гостиной уже не появился: «зов фараона»[25] оказался слишком силен, чтобы он мог его проигнорировать. Со стороны мисс Рекстон было очень мило предложить разрешить детям сойти вниз, и она добавила, одарив Чарльза ангельской улыбкой, что еще не имела счастья повидаться со своим маленьким другом Теодором после того, как он вернулся домой на пасхальные каникулы. Однако когда ее маленький друг наконец явился, на плече у него сидел Жако, отчего она испуганно вжалась в кресло и разразилась протестующими возгласами.
Итак, наступил ужасный момент истины, и (как с горечью отметила леди Омберсли) благодаря прискорбному неумению мисс Аддербери справиться со своими юными подопечными, случился он в самое неподходящее время. Чарльз, поначалу радостно изумленный, быстро опомнился при виде явного неодобрения, выказанного мисс Рекстон. Он заявил, что каким бы желанным гостем ни считалась в классной комнате обезьянка – кстати, этот вопрос еще предстояло обсудить, – но ее присутствие в гостиной матери было решительно неуместно; после чего тоном, не допускающим возражений, велел Теодору унести ее прочь. Мальчик сердито насупился, и на мгновение его мать испугалась, что станет свидетельницей ужасной сцены. Но скандалу не дала разразиться Софи, заявившая:
– Да, отнеси ее наверх, Теодор! Мне следовало бы предупредить тебя, что больше всего на свете Жако не любит больших компаний! И поспеши, пожалуйста, потому что я намерена показать тебе одну очень занятную игру в карты, которой научилась в Вене!
С этими словами она вытолкала мальчика из комнаты и поспешно закрыла за ним дверь. Обернувшись и заметив, что Чарльз вперил в нее ледяной взгляд, она сказала:
– Я вызвала ваше неудовольствие тем, что привезла детям домашнего любимца, который вам не понравился? Уверяю, обезьянка совершенно безобидна, и вы можете ее не бояться.
– Я нисколько ее не боюсь! – коротко бросил Чарльз. – Было чрезвычайно любезно с вашей стороны подарить ее детям!
– Чарльз! Чарльз! – воскликнула Амабель, дергая брата за рукав. – А еще она привезла нам попугая, и он так замечательно разговаривает! Вот только Адди все время накрывает клетку шалью, уверяя, что разговаривать его научили ужасные грубые моряки. Скажи ей, чтобы она этого не делала!
– О боже, я окончательно погибла! – с комическим ужасом вскричала Софи. – А ведь продавец обещал мне, что несносная птица не скажет ничего такого, что заставило бы слушателей краснеть! И что же теперь делать?
Но Чарльз лишь рассмеялся и произнес:
– Ты должна каждый день читать ему коллекту[26], Амабель, чтобы наставить его на путь истинный. Кузина, дядя Гораций заверил нас, что вы – скромная маленькая девочка, которая не доставит нам никаких неприятностей. Вы здесь еще и дня не пробыли, и мне страшно представить, что вы натворите к концу недели!
Глава 4
Нельзя сказать, что устроенный леди Омберсли ужин в кругу семьи оказался таким уж удачным, но он побудил присутствующих к некоторым размышлениям. Мисс Рекстон, которая воспользовалась представившимся случаем, когда остальная компания собралась за карточным столом (где каждый играл за себя), чтобы сблизиться с будущей свекровью и побеседовать с ней с глазу на глаз, возвращалась домой в твердом убеждении, что, сколь бы мало ни было вреда от Софи, воспитывали ее чрезвычайно дурно и она нуждается в тактичном наставлении. Она заверила леди Омберсли в своем искреннем сожалении по поводу того, что постигшее ее семью горе вынудило отложить их с Чарльзом свадьбу, поскольку она искренне полагает, что могла бы оказать своей свекрови значительную моральную поддержку и утешение в ее нынешних невзгодах. Когда же леди Омберсли с некоторым вызовом возразила, что отнюдь не считает визит племянницы невзгодой, мисс Рекстон улыбнулась ей с таким видом, словно давала понять, что одобряет стремление будущей свекрови выглядеть независимо и доброжелательно. Сжав ее руку, она сообщила, что с нетерпением ждет того момента, когда сможет избавить леди Омберсли от многих обязанностей, тяжкой ношей лежащих на ее плечах. Поскольку это могло означать только то, что молодая пара намерена занять целый этаж семейного особняка, леди Омберсли погрузилась в пучину глубокого отчаяния. В подобных планах не было ничего необычного, но леди Омберсли могла бы перечислить множество примеров, когда они привели к краху, как в доме Мельбурнов. Мисс Рекстон наверняка не создаст невыносимую атмосферу в особняке Омберсли своими истерическими выходками или отвратительными скандалами, но подобные соображения служили леди Омберсли слабым утешением. Столь же невыносимой, как и безумное поведение леди Каролины Лэм[27], для нее станет твердая решимость мисс Рекстон во что бы то ни стало оказать благотворное влияние на своих молодых деверей и золовок, равно как и убеждение, что ее долг в том и состоит, чтобы взвалить на свои плечи сию обременительную ношу, которая вовсе не была в тягость самой леди Омберсли.
Чарльз, у которого по окончании вечера состоялся серьезный разговор с невестой, прежде чем он помог ей подняться в экипаж, отправился к себе в спальню со смешанными чувствами. Он не мог не признать справедливость критики Евгении, но ему как человеку прямолинейному пришлась по душе открытая и искренняя манера поведения Софи, и он упрямо отказывался признать, что она важничает и самым неподобающим образом выставляет себя напоказ. Он вовсе не думал, будто она задирает нос и берет на себя слишком много, хотя и не мог объяснить, почему с ее появлением атмосфера в доме существенно изменилась. А в том, что это ее заслуга, он не сомневался, причем вряд ли ему это нравилось.
