Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***
Так, было замечено, что среди глубоко верующих людей, посещавших ее замок,— светских или духовных лиц, священников или аббатов,— всегда можно было встретить нескольких молодых и красивых мужчин. Нужно сказать, что у вдовы были большие, полные неги глаза; одевалась она хоть и просто и как будто скромно, но весьма кокетливо, все это настораживало вышеупомянутых недоверчивых людей; но они остерегались высказывать свои сомнения вслух из боязни прослыть злыми языками, для которых нет ничего святого.
Вдовушка эта сообщила моей матери, что я часто бываю у нее, и действительно, меня подкупали ее мягкие, обходительные манеры.
Вы помните, конечно, что у меня не было никакого состояния. Именно поэтому моя мать решительно не знала, что со мной делать, и считала нежелательным мой приезд в Париж, где я не могла бы ни держать себя, как девица из лучшего общества, ни вести жизнь, подобающую дочери знатной и светской дамы; и вот она написала своей бывшей подруге, что была бы весьма ей признательна, если бы та склонила меня к мысли постричься в монахини. Вдова тотчас принялась за дело.
Она воззвала ко всей своей праведной братии, чтобы ей помогли в столь богоугодном деле; она удвоила свою любезность и всячески старалась улестить меня. Само собой понятно, что пострижение молоденькой и, по общему признанию, красивой девушки принесло бы ей немалую честь, если бы та прямо из ее рук поступила в монастырь.
Она почти ежедневно оставляла меня ужинать и даже ночевать в своем замке; она не могла и дня прожить без меня. Господин и госпожа Вийо были в восхищении от этой дружбы, они одобряли меня и еще больше за это уважали; все вокруг были того же мнения; я и сама поддавалась на бесконечные похвалы, мне льстило всеобщее одобрение; благочестие мое росло с каждым днем, а выражение лица становилось все более строгим.
Моя приятельница приобщала меня ко всем своим религиозным упражнениям, проводила со мной часы за чтением священных книг, водила с собой в церковь на все проповеди; часто я просиживала, как и она, час или два в сосредоточенном и благостном безмолвии в глубине исповедальни, полагая, что лучший способ добиться внутренней сосредоточенности — это усердно подражать позе и выражению лица моей благодетельницы.
Она сумела вовлечь меня в мир подобных забот и занятий постепенно и вкрадчиво.
— Сестра во Христе,— часто говорила эта дама, она и ее друзья только так меня и называли,— нельзя без волнения видеть благочестие такой девушки, как вы! Глядя на вас, хочется вознести хвалу господу и еще сильнее любить его.
— О да,— подхватывали ее друзья,— умилительная любовь к господу, свидетелями коей мы сподобились стать,— несомненно, знак божьей милости не только к мадемуазель Тервир, но и ко всем нам. Неспроста молодая и прелестная особа проникнута столь глубоким благочестием,— говорили они.— На этом дело не может остановиться, господь судил вам более высокое предназначение, он требует вас к себе целиком, это всякому ясно. Человечество нуждается в великих примерах, и вам, быть может, суждено явить миру сей пример торжества благодати божьей.
Эти воодушевляющие речи они подкрепляли вниманием поистине почтительным, делали вид, будто изумлены моей святостью, восторженно закатывали глаза; я была у них особой значительной и достопочтенной, с которой следует считаться. Во всяком возрасте, а особенно в столь юном, приятно чувствовать уважение окружающих. С самых ранних лет мы любим поклонение! И вдова надеялась, что таким незаметным путем она приведет меня к желанной цели.
Неподалеку от ее дома находился женский монастырь, и мы не реже чем раз или два в неделю посещали эту обитель.
Одна из инокинь состояла в родстве с вдовой; та посвятила ее в свои планы, и монахиня стала ей помогать с поистине монашеской изворотливостью и недостойным рвением. Я сказала «недостойным» — и не оговорилась: я считаю, что нет ничего более опрометчивого и даже непростительного, как прибегать ко всяким приманкам, чтобы обмануть молодую девушку и внушить ей желание стать монахиней. Такое поведение бесчестно; следовало бы, напротив, преувеличить опасности, подстерегающие ее в случае пострига, вместо того, чтобы скрывать их или делать вид, будто их вовсе не существует.
Как бы то ни было, родственница моей вдовы делала все возможное, чтобы меня очаровать, и это ей удавалось; я полюбила ее всей душой, для меня было праздником видеть ее; вы не представляете себе, как заманчива дружба монахини, как сильно ее влияние на молоденькую девушку, которая еще ничего не видела и не имеет никакого опыта. Монахиню любишь не так, как обыкновенную подругу в миру; невинная привязанность перерастает в своего рода страсть; нет сомнения, что и одежда наша, так отличающая нас от других женщин, и весь наш спокойный, умиротворенный облик немало этому способствуют; много значит и кажущийся покой, царящий в монастырях, благодаря чему они представляются нам убежищем от всех бед и треволнений; и, наконец, отрадное действие на молодую и неопытную душу производит даже наша обычная молчаливость.
Я останавливаюсь на всех этих подробностях ради вас, Марианна, я хочу, чтобы вы хорошенько разобрались в своих чувствах; очень важно знать, не вызвано ли ваше намерение уйти от мира именно этими маленькими обольщениями, которые очень скоро потеряют свою прелесть.
Они-то главным образом и пленяли меня, когда я бывала в монастыре; надо было видеть, как эта монахиня пожимала мои руки, с каким умилением она говорила и смотрела на меня. К ней присоединялись еще две или три невесты Христовы, столь же ласковые, как она. Они называли меня самыми нежными именами; меня восхищали их манеры — простые и полные благочестия; я уходила от них с миром в душе, с умилением вспоминая добрых сестер и всю их обитель.
— Боже! Как не позавидовать их счастью! — восклицала вдова, когда мы вдвоем возвращались в ее замок.— Зачем я не постриглась в монахини! Мы оставили их в тиши уединения, а сами снова должны окунуться в тревогу и суету мирской жизни.
Я полностью разделяла эти мысли; состояние моей души было таково, что еще две-три такие прогулки в монастырь — и я бы окончательно решилась; но непредвиденная случайность произвела во мне полный переворот.
Вдове нездоровилось, и мы уже целую неделю не были в монастыре; но мне захотелось провести там часа два, и я упросила вдову отпустить меня одну с горничной. Я должна была вернуть ее родственнице, монахине, книгу. Войдя в приемную, я попросила вызвать ее, но мне ответили, что у нее приступ ревматизма и она лежит в постели. Она сообщила мне об этом через другую сестру, обычно выходившую вместе с ней ко мне в приемную.
