Джорджетт Хейер - Завоеватель сердец

– Ты ошибаешься. Эдгар не хотел бы стать преградой между нами. Когда он произнес твое имя в последний раз, то просил меня позаботиться о тебе.

Эльфрида покачала головой.

– Ты – мой враг, – сказала она. – Нормандцы убили всех, кто был мне дорог. Все кончено.

В голосе Рауля зазвучали жесткие нотки. Он сказал:

– Даже если бы я зарубил Эдгара собственными руками, я все равно взял бы тебя. Я пришел к тебе дорогой войны, потому что другого пути не было. – Рауль перешагнул через могилу и схватил девушку в объятия. – Неужели ты все забыла? – спросил он. – Неужели забыла, как обещала верить мне, даже если я вот так приду к тебе?

Она не сопротивлялась, но и поддаваться не желала. Мадам Гита разгневанно заявила:

– Вы забываетесь, шевалье. Вы ведете себя неподобающе, что недопустимо в таком месте. Моя племянница не хочет иметь с вами дела.

В ответ он лишь крепче прижал Эльфриду к себе, так что кольца его кольчуги впились ей в щеку.

– Ты готова сказать, что не желаешь меня видеть? О, сердце мое, я способен умереть, только бы избавить тебя от этой боли и скорби! Или ты действительно веришь, что я мог бы взять тебя так, как сказал только что? Тебе прекрасно известно, что нет!

– Вокруг нас одна лишь смерть, – приглушенным голосом ответила Эльфрида. – И ты смеешь говорить о любви?

– Да, смею. – Он крепко взял ее за руки и отстранил от себя, глядя на нее сверху вниз. Еще никогда она не видела такого строгого и сурового выражения в его глазах. – Ты – моя, Эльфрида, – сказал Рауль. – Я не отпущу тебя и не отдам никому.

Мадам Гита потянула его за рукав.

– Отпустите ее немедленно! – провозгласила она. – Или ты забыл, нормандский волк, что Эльфрида потеряла отца и брата? Разве может она сейчас думать о замужестве, бедняжка? Она намерена вверить себя Святой Церкви, шевалье, что сулит ей куда более надежное прибежище, чем ваши объятия!

Рауль отпустил Эльфриду; лицо его помрачнело.

– Скажи мне об этом сама, Эльфрида! – попросил он. – Ну, давай же, я хочу услышать эти слова из твоих собственных уст! Иначе я им не поверю.

Девушка посмотрела на тетку, потом перевела взгляд на священника.

– Я действительно так говорила, – пролепетала она. – Кругом так темно и страшно, и повсюду смерть… смерть! В монастыре я вновь обрету покой.

– А счастье? – осведомился он.

Она горько улыбнулась.

– Нет, это мне не грозит. Я потеряла надежду на счастье, зато могу обрести покой.

– Вот, значит, как? – Он скрестил руки на груди и окинул ее взглядом, в котором больше не было ни доброты, ни жалости. Да он их и не чувствовал. Эльфрида была его женщиной, а теперь вдруг вздумала отрицать его право взять ее. Рыцарское благородство и галантность, которыми он руководствовался всю жизнь, куда-то исчезли, и на смену им пришло куда более примитивное чувство. – В таком случае откажись от клятв, которые ты мне давала! – хрипло повелел он. – Предай свою любовь, Эльфрида! Ну же, давай! Если ты меня больше не любишь, то наверняка можешь сказать об этом!

Под его взглядом она поникла; он увидел, как по щекам ее потекли слезы, но выражение лица Рауля не смягчилось. Мадам Гита уже готова была раскрыть племяннице свои объятия, но он выбросил руку, схватил ее за запястье и грубо оттолкнул.

– Не подходите к ней! – рявкнул Хранитель.

Эльфрида взмолилась:

– Сжалься надо мной, Рауль! Мне столько пришлось вынести. О, нет, ты не можешь быть таким жестоким сейчас! – Она робко взяла его за локоть, но он не пошевелился.

– Я чувствую к тебе не жалость, – сказал он, – а одну лишь любовь, которая сильнее жалости. Эдгар умер, но мы-то должны жить дальше, а счастье – вот оно, рядом, сто́ит только протянуть руку. А ты готова с презрением отвергнуть его, заточив себя в монастырь. Кстати, у меня есть письменный акт дарения, которым мне пожалован Марвелл; если я – твой враг, говори смело, я порву его, и покончим на этом. Потому что, хотя я могу взять тебя силой, но не сделаю этого. Мне не нужна невеста, которая придет ко мне против своей воли.

Мадам Гита раскраснелась и преисполнилась негодования.

– Скажи ему, что ты ненавидишь всех нормандцев, Эльфрида! Дай ему свой ответ!

– Я не могу. Это неправда. – Эльфрида в отчаянии заламывала руки. – Я не смею сказать этого.

– Тебе страшно? Ты боишься? – спросил Рауль. – Но, по крайней мере, хотя бы одного нормандца ты любишь?

Она не ответила. Он коротко рассмеялся и резко развернулся на каблуках.

– Понятно. Сказать это мне в лицо ты не осмеливаешься, но и прийти ко мне тоже не можешь. В таком случае прощай: между нами все кончено.

За спиной прозвучал ее голос, растерянный и дрожащий.

– Ты уходишь? – словно не веря своим глазам, спросила она. – Ты оставляешь меня одну?

– Можешь быть покойна: поскольку ты меня не любишь, то больше и не увидишь никогда, – отрезал он.

– Золотые слова! – провозгласила почтенная матрона.

– Рауль! Ох, Рауль, постой!

Голос Эльфриды прозвучал едва слышно, но Хранитель остановился и оглянулся.

– Да?

– Не оставляй меня одну! – жалобно взмолилась Эльфрида. – У меня не осталось никого, кроме тебя. Ох, Рауль, сжалься надо мной! Сжалься!

– Эльфрида, ты выйдешь за меня замуж?

Она впилась взглядом в его лицо и поняла, что он не отступит. Он уйдет, если она не скажет ему «да», а она не могла допустить, чтобы он оставил ее одну.

– Я выйду за тебя замуж, – беспомощно сказала девушка. – Я сделаю все, что ты захочешь. Только не уходи!

Он протянул к ней руки.

– Тогда иди ко мне, сердце мое. Я никогда не оставлю тебя одну.

– Эльфрида, не смей! – вскричала мадам Гита. – Ты что, сошла с ума, девочка?

Но Эльфрида уже не слушала ее. Рауль сказал: «Иди ко мне, сердце мое», и в глазах его вспыхнула прежняя, ласковая улыбка, которая согрела ее сердце и прогнала печаль. Она пришла в его объятия; ни тетка, ни священник не могли остановить ее; и поверх могилы, что лежала между ними, ее ладошка отыскала его руку. На несколько мгновений оба замерли, глядя на могильную плиту, а потом, уже по собственной воле, Эльфрида перешагнула через нее и прижалась к его груди. Он крепко обнял ее; она глубоко и удовлетворенно вздохнула; а Рауль подхватил возлюбленную на руки и, прижимая к сердцу, вынес из сумрачной часовни во двор, где сияло солнце.

Эпилог

Когда перестает петь труба, меч возвращается в ножны.

(1066 год)

В Лондоне выпал снег, и с карнизов крыш и срезов водосточных труб свисали тоненькие сосульки. Внутри аббатства холод заставлял мужчин плотнее кутаться в мантии либо украдкой согревать дыханием озябшие пальцы. Руки архиепископа Йоркского легонько подрагивали; он нервничал, не смея повысить голос во время службы. Ему было не по себе. Он думал о том, что герцог изгнал Стиганда, архиепископа Кентерберийского, и, машинально выполняя ритуал, вспоминал Гарольда, которого Стиганд короновал в этом самом аббатстве меньше года тому назад. Тогда все было совсем по-другому, в другой жизни, так теперь ему казалось. Архиепископ не мог забыть, как лучи весеннего солнца золотом искрились на волосах Гарольда. «Очень странно, – сказал себе он, – возлагать корону Англии на голову столь темную, как у Вильгельма».