Сирота с Манхэттена - Мари-Бернадетт Дюпюи
- Где ты его нашла?
- За чемоданом. Вон тем, с инструментами. Хотя, простите за дерзость, я в этом сомневаюсь. Это крокодиловая кожа, очень дорогая.
- Покажи! - воскликнула молодая женщина. - Нет, в первый раз вижу этот бумажник. Думаешь, внутри деньги? Он такой толстый… Нет, тут какие-то бумаги, расписки!
Несколько минут - и Элизабет все стало ясно. Пока она по очереди читала бумаги, глаза ее расширялись от невыразимого ужаса. Бонни внимательно следила за тем, как меняется выражение очаровательного лица ее подопечной, как она бледнеет.
- Быть того не может! - наконец едва слышно проговорила молодая женщина. - Нет, он не мог. Нет, он бы не посмел!
Она умолкла - так ей было больно, так плохо. Потребовалась вся выдержка и прилив безрассудной ярости, чтобы тут же, на месте, не лишиться чувств. И все же она предпочла лечь на пол.
- Вот и объяснение, Бонни! Читай! Я хочу, чтобы ты сама все прочла.
Вскоре уже гувернантка принялась причитать: «Господи милосердный! Быть этого не может!» Но худшее было впереди.
- Самое страшное, мадемуазель, на этих двух листках, свернутых вчетверо. Вы их пропустили. Наверняка это странички из дневника вашей матушки. Они с одним неровным краем, и дата совпадает!
Преисполнившись сочувствия, Бонни помогла молодой госпоже подняться, потерла ей виски и щеки. Наконец Элизабет достаточно пришла в себя, чтобы прочесть написанное Катрин, чей почерк выдавал ее спешку или даже панику.
«10 декабря 1878 года. Проклятый день и проклятая ночь. Я объявила отцу, что выхожу за Гийома в январе, потому что через двенадцать дней стану совершеннолетней. Он словно с цепи сорвался. Мама еще не вставала с постели, у нее снова случился выкидыш. Она слышала наши крики, потому что это была жуткая ссора. Отхлестав меня по щекам, это чудовище, именующее себя образцовым отцом, вдруг поцеловал меня в губы - отвратительным образом, крепко прижав меня к себе. Я ощутила его возбуждение, и это было омерзительно. Он трогал меня за груди, потом ниже живота, через платье. Я сначала испугалась, но потом стало так противно, что я укусила его за щеку. Он разжал руки, и я убежала к себе и заперлась.
В ту ночь он барабанил в мою дверь и умолял открыть - чтобы извиниться. Но я знаю, чего он на самом деле хотел. Я не открыла, а потом, улучив момент, убежала к маме.
Завтра же я убегу из дома! Антуан Дюкен согласился приютить меня до свадьбы. Гийом с братьями в случае чего меня защитят. Наконец-то мой кошмар кончится!»
- Наверняка в ту ночь он и пошел к Мадлен! - сказала Бонни, как только Элизабет свернула прочитанные странички.
- Думаю, ты права. А я начала было его жалеть! Но этого я никогда не прощу! Никогда! Этот человек - монстр и извращенец. Безумец! Преступник!
- Знаю, мадемуазель. Увы, я хорошо это знаю.
- Бедный папочка! Я будто вижу, как он идет к нам с мамой на пристани в Гавре. Весь избитый, лицо в кровоподтеках. И сокрушается, что у него отняли все деньги и карманные часы дедушки Туана, даже обручальное кольцо! Бонни, и этих мерзавцев нанял мой дед… Нет, я не хочу больше так его называть. Мерзавцы, которым Ларош заплатил за убийство моего отца, забрали часы и кольцо - как часть оплаты. Счастье, что отец был сильный, умел драться, иначе я осиротела бы еще до посадки на корабль!
- Какой ужас! - поддакнула Бонни. - Задумка ясна: если бы вашего отца убили или тяжело ранили, Катрин Дюкен осталась бы во Франции, а потом вместе с вами вернулась бы в Гервиль.
- Твоя правда! В этом и заключался дьявольский план человека, измученного ревностью. Он не желал терять дочь, потому что любил ее, как любят женщину, - прошептала Элизабет. - А наш багаж его наемники украли заранее. Все сходится! Он был готов на все, лишь бы мы с мамой не уехали в Америку. Бонни, меня тошнит… И мне хочется его убить!
- Не надо, мадемуазель! Не говорите так!
Элизабет содрогнулась всем телом, вспомнив банальные слова, которые могли стоить Гийому жизни. Он были зафиксированы в тексте телеграммы на коричневатой бумаге, которую они с Бонни тоже прочитали. Сначала жуткое «не смогли устранить Дюкена», потом - «как можно скорее вышлите большую сумму денег, как обещали».
Впоследствии Ларош наверняка дал новые распоряжения, потому что ответ получил такой: «Дело вскоре будет улажено». От этой бездушной переписки у Элизабет кровь стыла в жилах. Она попросила гувернантку поскорее спрятать телеграммы обратно в бумажник.
- И что мы теперь будем делать, моя Бонни? - спросила она, нервно клацая зубами. - В таком состоянии я не могу появиться перед бабушкой Клотильдой и Анной-Мари. Умоляю, спустись в столовую и как-то объясни мое отсутствие.
Скажи, что я ударилась о дверной косяк и ты отвела меня в спальню.
- А ваш дед?
- Прошу, не называй его так!
Щелчок в замке - и потрясенная Элизабет умолкла. Она хорошо помнила, как Бонни, дважды повернув ключ, вынула его из замочной скважины и машинально сунула в карман своего белого передника.
Ларош Гуго толкнул дверь и вошел. Женщинам, сидящим на полу, он показался чуть ли не великаном.
- Проклятое женское любопытство! - хриплым голосом произнес он, увидев открытые чемоданы. - Хорошо, что я все-таки заказал дубликат ключа. Бонни, выйдите! Нам с внучкой нужно поговорить.
- О чем? - вскричала Элизабет, опираясь на Бонни, чтобы встать. - О нашем багаже? Помню, с какой горечью папа говорил маме, что все наши вещи пропали. И как мама вынуждена была обходиться тем немногим, включая вещи первой необходимости, что захватила с собой в ковровой сумке. Беременная, она лишилась детского приданого, заботливо ею приготовленного, вообще всего! Я вас ненавижу! И выдам вас полиции, благо доказательств хватает.
Помещик уловил движение Бонни, которая как раз пыталась спрятать крокодиловый бумажник под фартук.
- Отдайте! - приказал Ларош, не повышая тона, но глаза его уже пылали яростью. - Я ненавидел твоего отца, Элизабет, и по праву! Вскружил Катрин голову, пообещал золотые горы, если они переедут в Нью-Йорк. Если бы не он, она бы не умерла во время шторма и ее тело не сбросили бы в море, как мешок с мусором!
- Единственный виновник всего этого - вы! - отвечала молодая женщина. - Вам это
