Жюльетта Бенцони - Звезда для Наполеона
Затем, без всяких объяснений, после долгого поцелуя и краткого «До скорого…», он исчез, оставив ее одну на этом островке тишины посреди дворца, жужжащего, как улей, от военных команд, топота копыт и беготни слуг. Однако, когда несколько минут спустя вошел Констан, торжественно неся уставленный блюдами поднос, Марианна уже оделась, причесалась и даже застелила постель, боясь того, что мог бы подумать достойный слуга. Она была еще далека от проявления непринужденного бесстыдства императорской фаворитки.
Это ничуть не помешало ей живо расправиться со всем, что принес Констан. Свежий воздух и любовные усилия обострили ее и без того хороший аппетит. Закончив, она с признательностью посмотрела на слугу.
– Благодарю, – сказала она. – Это восхитительно, но теперь я вряд ли смогу проглотить за обедом хоть кусочек.
– Пусть мадемуазель не будет так уверена в этом. Обычно обед сервируют на шесть часов, но если Императору придет фантазия продолжить свою работу, его могут перенести на три-четыре часа позже.
– Но тогда он будет несъедобным.
– Ничуть. Повара должны держать готовым, по меньшей мере, жареного цыпленка. Для этого они каждые четверть часа насаживают на вертел одного, чтобы всегда иметь готового, когда Император сядет за стол.
– И много приходится жарить таким образом?
– Однажды вечером мы достигли двадцати трех, мадемуазель, – сказал он гордо. – Таким образом, в любое время мы готовы. Я добавлю, что почти все сановники, которые имеют честь быть приглашенными к императорскому столу, заранее принимают некоторые предосторожности. Пройдет десять минут, и им уже больше нечего будет поесть. Тем более что Маленький Капрал, то есть Император, говорит без остановки, но не пропускает ни одного глотка.
Внезапно Марианна рассмеялась. Как это интересно, узнать о причудах и маленьких странностях Наполеона! Конечно, это удивило ее, но скорей позабавило, чем шокировало, так как она слишком любила его!
– О, это не имеет никакого значения, Констан, – сказала она. – О еде не думаешь, когда находишься с Императором. Это настолько восхитительно!
Широкое лицо камердинера вдруг стало серьезным. Он покачал головой.
– Мадемуазель говорит это, потому что она действительно любит Императора. Но не все думают так, как она.
– Неужели существуют люди, которые не любят его? Правда, я не могу этого понять.
– А как может быть иначе? Он так велик, так могуществен, настолько выше простых смертных! Но он родился не на ступенях трона. И есть люди, сто раз предпочитающие видеть под короной скорее какого-нибудь тупого королевского отпрыска, чем гения, который пугает их и подчеркивает их собственное ничтожество. Никогда не бывает приятно чувствовать себя ниже кого-то. Некоторые отвечают на это завистью, злобой, честолюбием. Он ни на кого не может рассчитывать: его маршалы завидуют ему и в большинстве своем думают, что были бы лучшими правителями, чем он, семья осаждает его постояными упреками, его друзья, или те, кто называет себя так, только и думают о том, как бы извлечь возможную пользу из его доброты… И только солдаты с их чистыми сердцами обожают его… Да еще несчастная очаровательная Императрица, которая ухаживает за ним, как за ребенком, но ребенка так и не смогла ему подарить.
Констан теперь говорил, больше не глядя на Марианну. Она поняла, что это, может быть, впервые за долгое время он дал выход своим чувствам. И он это сделал, потому что ощутил в Марианне настоящую любовь к почитаемому хозяину. Совсем тихо, почти шепотом, она промолвила:
– Я знаю все. Дюрок уже говорил мне об этом, и я познакомилась и беседовала с Императрицей. Но что вы думаете о той, что приедет?
Похоже было, что порыв откровенности прошел и Констан вернулся к действительности. Он покачал головой, взял поднос и сделал несколько шагов к выходу, словно боялся ответить, но перед дверью он обернулся к Марианне и печально улыбнулся:
– Что я думаю, мадемуазель? Кроме почтения, которое я должен к ней испытывать, то же самое, что болтают об этом служаки его Старой Гвардии, сидя у походного костра: «Тондю не должен был отказываться от своей старухи! Она принесла ему счастье… и нам тоже!» Они его так называют: «стригунок», а также Маленький Генерал. И Император в ответе перед ними за ту, кого они нарекли Фиалкой. Я уже говорил вам, что они обожают его. И они редко ошибаются, эти старые плуты, с кожей, продубленной в сотнях сражений! Боюсь, что и на этот раз они правы! Императрица с Дуная – это не то, что требуется.
Этой ночью, когда Марианна, чувствуя во всем теле блаженную усталость, начала засыпать, она с удивлением увидела Наполеона, вскочившего нагишом с постели так стремительно, словно его обожгло. Он проворно натянул халат, шелковый колпак, нашел шлепанцы и, схватив канделябр, направился большими шагами к кабинету. Она приподнялась на подушках и спросила, как заправская супруга:
– Ты куда?
– Работать! Спи!
– Снова работать! А который же час?
– Половина второго. Спи, говорю тебе.
– Только с тобой! Иди сюда.
Она протянула к нему руки, уверенная во власти своей красоты над его ненасытной чувствительностью. Но он нахмурил брови и сделал движение к выходу. Однако передумал, поставил канделябр и вернулся к кровати. Но вместо того, чтобы поцеловать подставленные полуоткрытые губы, он сильно потянул ее за ухо.
– Я уже говорил тебе, что ты умопомрачительная сирена, mio dolce amor, но не злоупотребляй этим! Мне надо написать важные депеши для графа Нарбона, которого я отправляю в Мюнхен послом к королю Баварии. Кроме того, какие-то бродяги распространили фальшивые деньги среди солдат одного из моих ирландских полков, расквартированного в Лиможе, и я забыл этим заняться.
– Политика, всегда политика! – пожаловалась Марианна со слезами на глазах, настолько он ее огорчил. – Ты так редко бываешь со мною и такое короткое время! Ты же обещал мне восемь дней.
– И ты их имеешь. Если бы ты была Императрицей, ты находилась бы со мною только несколько минут в день… или того меньше. Я образовал пустоту вокруг нас, чтобы любить тебя в свое удовольствие. Не говори больше об этом.
– Я хотела бы помочь тебе. Я хочу сказать – быть тебе полезной в чем-нибудь. Ведь я для тебя только инструмент наслаждения, своего рода одалиска при нетерпеливом султане!
Он перестал улыбаться. Взяв в обе руки голову Марианны, он осторожно заставил ее опуститься на подушку, затем нагнулся к ней так близко, что видел только ее расширившиеся глаза, вокруг которых любовь оставила синие следы.
– Ты в самом деле так думаешь?
– От всего сердца. Разве ты не знаешь, что я принадлежу тебе и телом и душой?
