Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
Лотарь вошел. Перед этим он долго ходил по парку и ничего не знал о том, что произошло в замке. Его испуганный взгляд упал на повязку, на бледное лицо и распущенные волосы Клодины, на белый халат…
«Что здесь произошло?» – спросили его глаза, но губы не шевельнулись, он только безмолвно указал рукой на повязку.
– Пустяки, – поспешно ответила она, указывая на стул. – Ничего более, как маленький надрез, сделанный доктором для того, чтобы перелить кровь герцогине. Давайте о деле.
– И вы говорите так равнодушно? – воскликнул он вне себя. – А знаете ли вы, что это могло закончиться вашей смертью?
– Вы забываете, что переливание было сделано знаменитостью, а если бы даже…
– У вас, вероятно, нет никого на свете, кому бы ваша смерть принесла горе и кого вам следовало прежде спросить: «Имею ли я право располагать своим здоровьем, а может быть, и жизнью?»
– Нет, – возразила она, – у меня есть Иоахим, но для раздумывания не было времени.
– Иоахим? – повторил он с горечью. – А я, просивший вашей руки для себя и своего ребенка на всю жизнь, не стоил вашей памяти?
Он сказал это тихо и печально.
У Клодины внезапно закружилась голова, и она села на ближайший стул.
– Я хотела поговорить с вами об этом, – начала она, не глядя на него. – Я пообещала герцогине-матери, что разговор будет кратким… Вы так несказанно великодушны, кузен, что я не знаю, как и благодарить вас. Единственное, что я могу сделать, так это отказаться от вашего предложения, а…
Лотарь стоял неподвижно и смотрел на нее.
– …А это значило бы пренебречь средством, которое, как говорит старая герцогиня, может продлить жизнь тяжелобольной. Поэтому я так поступить не могу, простите меня. Но вот что я предлагаю: мы будем помолвленными. Ведь это не значит быть обвенчанными. Если герцогиня выздоровеет, мы разойдемся, если она умрет, то, конечно, то же самое. Наша помолвка, таким образом, будет успокоительным средством. Это немного странно, я знаю, но помолвка ведь только обещание, и известно, что не все обещания выполняются. Один Бог знает, как часто случается, что двое расстаются до свадьбы, это не стыдно, я… я…
Клодина говорила все быстрее, потом в изнеможении оперлась о спинку стула головой и закрыла глаза.
Лотарь подошел ближе, лицо его странно подергивалось.
– Я не могу уехать отсюда, но вы, Лотарь, свободны, и после, к сожалению, неизбежной помолвки вы легко найдете причину удалиться куда-нибудь, пока… – Клодина вдруг выпрямилась. – Я говорю это не для себя, клянусь Богом, не для себя! Зачем это мне? С меня вполне достаточно моей чистой совести, но несчастная там, наверху… Понимаете вы, Лотарь?
– Так мы должны некоторое время разыгрывать комедию? – спросил он недоуменно.
– Недолго, недолго! – прошептала Клодина.
Прекрасные глаза ее просили у него прощения.
– Пусть будет так, – сказал он, – но вы больны и, прежде чем начнется комедия…
– Пусть она начнется сейчас же, – попросила Клодина. – Пойдите к герцогине-матери и скажите ей, что я дала свое согласие. Тем временем я соберусь домой – я так устала, смертельно устала…
– Я пойду, – спокойно сказал он, – а вы ляжете в постель и домой не поедете.
– Поеду! – воскликнула она и покраснела. – Не забывайте, что каждый из нас сохраняет свою свободу.
Лотарь сдержался и направился к двери. «Соглашайтесь, соглашайтесь с ней во всем», – велел доктор.
Клодина словно во сне смотрела ему вслед: она чувствовала, что силы ее иссякают, и казалась себе такой униженной, такой слабой… Ей хотелось сорвать повязку с руки, чтобы вместе с кровью потерять жизнь. Пальцы ее невольно коснулись бинта.
Вдруг у нее перед глазами пошли круги, ей показалось, что она куда-то летит. «Стой», – прошептала она себе, но все вокруг вдруг завертелось, и она потеряла сознание.
Сестра милосердия, вошедшая проверить состояние девушки, нашла ее без чувств…
Клодину уложили на кушетку, где она вскоре очнулась.
– Это только истощение, господин барон, – сказал доктор, позвавший Лотаря снизу. – Ничего более. Не беспокойте пациентку, и завтра она будет свежа и здорова. Такая молодая и сильная… Поезжайте спокойно в Нейгауз, милый барон.
Герольд дал наставления горничной и приказал ей при малейшем сомнении в положении фрейлейн звать сестру милосердия, потом он попросил и фрейлину фон Катценштейн присматривать за больной. Старая фрейлина вошла к Клодине, чтобы потом сообщить Лотарю о ее состоянии, а он остался ждать в коридоре. Дверь была неплотно притворена, и барон услышал, что Клодина с кем-то разговаривала, но с кем? До него ясно долетало каждое слово.
– Простите меня! – послышался громкий голос принцессы Елены, но в нем звучала не просьба, а приказание. Лотарь нахмурился, с трудом удерживаясь, чтобы не войти.
Старая фрейлина скромно вышла.
– Ее светлость у фрейлейн фон Герольд, – прошептала она.
– Его высочество приказал мне попросить у вас прощения, и потому я прошу его. Вы слышите? – донеслось до него.
Барон, вне себя от возмущения, переступил порог полутемной комнаты. Лицо Клодины вспыхнуло, когда она увидела его.
– О господи! – прошептала она и взмахнула рукой.
Страшное сердцебиение не дало ей договорить. Ей не было неприятно, что он вошел, она думала только о том, какой уничтожающий удар должен был упасть сейчас на это упрямое существо, так высокомерно подошедшее к ее постели, чтобы по высочайшему повелению попросить прощения. Принцесса не замечала барона, она стояла, как воплощенное противоречие.
При виде ненавистной девушки ее раскаяние перешло в возмущение.
– Вы не хотите? – спросила она. – Мне некогда ждать, я должна ехать в Нейгауз, мама прислала за мной фрау фон Берг. Но я не поеду с ней, я не желаю. Я попрошу у барона Герольда его экипаж. Итак, я в третий раз спрашиваю вас, фрейлейн фон Герольд!
– Принцесса, я, право, не знаю, за что вы просите прощения, но от всего сердца прощаю вас, – отвечала Клодина дрожащими губами.
– Ваша светлость просит таким образом прощения у тяжелобольной, что оскорбляет ее вновь? – прозвучал взволнованный голос барона.
Принцесса повернулась, будто ее ударило электрическим током. Глаза Клодины умоляюще посмотрели на Лотаря: она знала по личному опыту, как тяжело действует мысль о потере любимого человека.
– Нужно иметь такую доброту и самоотверженность, как у моей невесты, чтобы дать вам столь странно испрошенное прощение.
Свершилось… Мертвая тишина воцарилась в комнате. У Клодины снова потемнело в глазах. Разве смог бы мужчина так безжалостно говорить с той, которую любил и за которой недавно ухаживал? Она протянула руку.
