Жорж Санд - Даниелла
— Довольно, довольно! — закричал в эту минуту Фелипоне. — Пора в путь!
Он приходил в нетерпение, и Брюмьеру пришлось молча следовать за нами. Он расстался с нами у тройного утеса; предложив мне еще раз свои услуги, он пошел по направлению к Рокка-ди-Папа; хотя эта дорога была ему мало известна, но с нее трудно сбиться.
Мы пошли к Камальдульскому монастырю, выбрав новую тропинку, которая была гораздо удобнее и короче, нежели русло источника, приведшее нас «накануне к buco, и без всякой помехи достигли часовни Santa-Galla — так называется маленькое здание, ведущее в подземелье.
Очутившись, наконец, в таинственной галерее вместе с моей Даниеллой, я не мог удержаться, чтобы не обнять ее с восторгом.
— Так вы рады, что сошлись в этом подземелье? — сказал Фелипоне, глядя на нас с улыбкой и зажигая фонарь, чтобы проводить нас по темным переходам. — Вот это я люблю, мой милый! Хорошо, что вы любовь предпочли свободе. Это по-моему. Женщина все заменяет тому, кто достоин названия мужчины. Для моей Винченцы я бы согласился на всю жизнь запереться в погребе. Она мое солнышко, моя звездочка; и плохо пришлось бы тому, кто вздумал бы отнять у меня ее сердце!
Я вспомнил о докторе и о Брюмьере, который в беглом разговоре со мной уже успел сообщить мне, что он утешает Винченцу в разлуке с ее последним любовником. Доверчивость мызника вовсе не казалась мне смешной; напротив, меня возмущала окружающая его измена. Он еще молод, красив, лицо его приятно и цветет здоровьем. Правда, он немного чересчур хвастает грубым неверием в будущую жизнь, и самые глубокие верования считает предрассудками; но его доброта, храбрость, преданность и приветливость беспрестанно противоречат этому мнимому атеизму. Он имеет то полуобразование крестьянина, которое хотя и расширяет несколько горизонт его понятий, но еще не лишает его первоначальной наивности. Если б я был женщиной, то, без сомнения, предпочел бы его Брюмьеру и доктору, потому что один из них понимает любовь, как чувственную потребность, а другой видит в ней путь к богатству и к удовлетворению тщеславия. И тем не менее благородная натура Фелипоне служит только поощрением для преступных слабостей его жены. По-моему, тут нет ничего смешного, и за этими веселыми интригами мне уже слышится рокот страшной драмы.
— Теперь мы можем поговорить, — сказал Фелипоне, освещая нам дорогу. — Пойдемте тише, я устал немного. Вот как идут наши дела, дети: сегодня здесь производили обыск. Нашли целый десяток старинных тайников; привели архитектора: он очень подробно объяснил, каким образом люди, которые скрывались в Мондрагоне, могли убежать; но когда рассмотрели хорошенько эти лазейки, то оказалось, что тут и черт ногу сломает; а настоящую-то, единственную дорогу, то есть сообщение terrazzone с маленьким монастырем и с часовней Santa-Galla никто не нашел и не подозревает, так что тайна моя остается при мне, а госпожа Оливия из себя выходит с досады. Монах ничего не мог сказать, он только и твердил, что ему поесть хочется; решили, что он рехнулся, и отпустили его… прости за грубое словцо, крестница! Тарталья, уверившись, что я не забуду его любезного господина, как он называет Вальрега, навострил лыжи, чтобы не иметь неприятностей со здешней полицией. Жандармы разъехались: они отправились для дальнейших розысков к морскому берегу, только, разумеется, опоздали. Кардинал запретил продолжать дело о происшествии у Лукульской решетки, и я сам слышал, как он говорил судье: «Не стоит боле обращать внимания на святотатство, учиненное самими обвинителями. Их убили, и теперь никто не будет поддерживать этого дела. Ничего нет неприятнее, как настаивать на важности доноса, которого нельзя доказать. Итак, оставьте это негодное дело, а если французский художник опять появится в здешнем краю, — я слышал, что у него тут любовница, — то просто без шума, посадите его в тюрьму и держите подольше, если он тотчас не согласится объяснить, каким образом попался ему условный знак, найденный в его комнате».
— Что касается до Онофрио, кардинал призвал его к себе с тем, чтобы лично переговорить с ним наедине. По-видимому, его хотели заставить сознаться, что он укрывал князя в своем шалаше и оказал ему помощь; за признание ему обещали большую награду. Но ведь я говорил вам, что Онофрио — Божий человек. Он и нам бы не повредил, и себе бы получил пользу, если бы сказал, что укрывал князя; но так как я велел ему молчать, то он, без дальних размышлений, смолчал. Тогда кардинал, удивленный такой редкой честностью в крестьянине, предложил ему пасти стада за десять миль отсюда, в собственном имении кардинала, чтобы укрыть пастуха от мщения разбойников; но Онофрио, боясь, чтобы и тут не было западни, отказался; он сказал, что еще на два года вперед нанялся пасти в дачах замка Боргезе, что он любит Тускулум, что он тут выгодно продает свои древние редкости чужестранцам. Впрочем, он уверяет, что не боится более ничьего мщения, потому что те, кого он относил к шайке Мазолино и Кампани, не посмеют показаться здесь, чтобы опять не попасть под его пули. В этом он не ошибается: убей змею, яд пропадает. Лишившись начальника, эти канальи тотчас уберутся из наших мест, если еще не убрались до сих пор. Словом, кардинал отпустил пастуха, поручив себя его молитвам и сказав подлинную речь об истинной вере и бескорыстии богобоязненных и простых душ. Я тоже говорю, что тускуланский пастух святой человек, потому что для правого дела не запнулся соврать.
— Впрочем, этот добрый малый достаточно награжден за свою скромность: весь околоток прославляет его за то, что он избавил Фраскати от Кампани, который пугал беременных женщин своим безобразием, да и от твоего негодного брата, бедненькая моя Даниелла! С тех пор, как он убит, у него не осталось ни одного благожелателя; даже и те, кто третьего дня поил его, чтобы спастись от доносов, сегодня уже говорят, что он был fattore и что они теперь и на святую воду не пожертвуют для него ни байока. В Тускулум уже ходят поздравлять пастуха, видеть место сражения и заставляют его рассказывать, как все было. И он уж им там рассказывает, как знает.
Мы вошли в befana, где нашли Винченцу, которая приготовляла для нас помещение.
— Сегодня вам придется еще переночевать здесь, — продолжал мызник, — а потом, я думаю, вы можете опять забраться в казино и там выжидать у моря погоды.
— Тем более, — сказала Винченца, — что во Фраскати живут теперь англичанин и англичанка, прежние господа Даниеллы; они сегодня хотели видеться с кардиналом и непременно бы устроили дела господина Вальрега, если бы приезжая дама не заболела. Но все-таки они за все отвечают и велели сказать вам только, чтобы вы не показывались. Итак, успокойтесь и потерпите.
