Жюльетта Бенцони - Ты, Марианна
Жара в этом напоминавшем ленивую реку ярко-синем коридоре, исходившая от раскаленных берегов, стояла изнуряющая. Малейшее движение в плывущем мареве требовало усилий. Распростершись на койке в одной прилипшей к телу ночной рубашке, Марианна тяжело дышала, несмотря на открытое против хода корабля окно, и старалась не шевелиться. Только ее рука со сплетенным из волокон алоэ веером тихо колебалась, пытаясь освежить воздух, дующий словно из печи.
Даже думать стало трудно, и в волнах оцепенения, в котором увяз ее разум, плавала только одна мысль; завтра буду в Константинополе! Да она и не хотела ни о чем больше думать: эти последние часы принадлежали отдыху, и корабль плыл в тишине вечности…
Но внезапно эта тишина взорвалась яростными криками в нескольких шагах от молодой женщины, прямо на полуюте, и голос принадлежал Теодоросу. Поскольку он употреблял греческий, Марианна не поняла смысла слов, но ярость тона не оставляла места для сомнений, и, когда в ответ она услышала приглушенный до неузнаваемости голос Чарльза Кокреля, холодок страха пробежал по ней и сорвал с койки. Торопливо натянув платье, она босиком поспешила из каюты и пришла как раз вовремя, чтобы увидеть двух матросов, которые буквально вскарабкались на Теодороса и старались оторвать от него архитектора. Грек держал своего врага за горло, и тот, стоя перед гигантом почти на коленях, уже хрипел…
Ужаснувшись, молодая женщина рванулась вперед, но не успела дойти до грека. Уже подоспели другие матросы во главе с офицером, и им удалось заставить гиганта хотя бы выпустить противника, который, потеряв равновесие, покатился по палубе, пытаясь сорвать галстук, чтобы пустить воздух в легкие, Но несмотря на помощь Марианны, он некоторое время был не в состоянии говорить. Между тем удалось наконец укротить Теодороса, и сэр Джеме, выйдя из кают-компании, направился к месту драмы.
— Господи, Теодорос, что вы наделали? — простонала Марианна, похлопывая по щекам Кокреля, чтобы поскорее привести его в себя.
— Правосудие!.. Я хотел свершить правосудие! Этот человек — бандит… грабитель! — вне себя закричал грек.
— Не хотите же вы сказать, что собирались убить его?
— Да, я говорю это и повторяю!.. Он заслуживает только смерти! И в будущем, как бы он ни остерегался, моя месть настигнет его…
— Если только у вас будет такая возможность! — оборвал его ледяной голос сэра Джемса, чья олицетворяющая порядок фигура стала между растерявшейся молодой женщиной и группой матросов, с трудом удерживавших разбушевавшегося грека. — Закуйте его в цепи, — добавил он на родном языке, — он должен ответить перед морским судом за попытку убить англичанина!
Охвативший Марианну ужас перешел в панику. Если сэр Джеме применит к Теодоросу безжалостный закон, действующий на английском флоте, карьера греческого повстанца может закончиться на конце реи или под бичом боцмана. Она устремилась ему на помощь.
— Будьте милосердны, сэр Джеме, позвольте ему хотя бы объясниться. Я знаю этого человека: он добрый, преданный и справедливый.
Он не позволил бы себе ступить на такой сомнительный путь без серьезных оснований! Вспомните также, что он не англичанин, а грек и что он мой слуга. Я сама обязана отвечать за него и его поступки. Надо ли добавить, что я принимаю на себя всю ответственность?
— Леди Марианна права, — робко вмешался молодой судовой врач, который, хотя и занимался Кокрелем, не мог отказать в помощи такой безумно соблазнительной женщине. — Вы, сударь, должны хотя бы выслушать объяснения этого человека. Подумайте о том, что он прежде всего слуга благородной дамы и фанатично исполняет свой долг…
Видимо, этот новый рыцарь Марианны был готов заподозрить Кокреля в попытке проникнуть к молодой женщине: преступлении, которое, по его личной оценке, вполне заслуживало веревки. Этот энтузиазм вызвал у коммодора неуловимую улыбку, однако он строго поставил на место своего подчиненного.
— Зачем вы вмешиваетесь в то, что вас не касается, Кингсли?
Если мне понадобится ваше мнение, я сам спрошу его! Делайте то, что вам положено, и исчезайте! Тем не менее… я хочу услышать, что этот громила может сказать в свою защиту.
Для этого не потребовалось много слов. Кокрель во время разговора с Теодоросом, которого он отыскал, чтобы попрактиковаться в греческом, сел на своего любимого конька: его открытия. Так вот, гигант, в свою очередь, сделал открытие, что так желаемое англичанином разрешение касается развалин именно этого храма, который он, Теодорос, считал как бы своей личной собственностью, ибо он увидел свет Божий рядом с благородной колоннадой, затерянной в сердце массива Аркадии и заросшей кустарником, но от этого не менее дорогой его ожесточенному сердцу.
— Мой отец рассказывал мне, что пятьдесят лет назад один проклятый французский путешественник приехал в Бассу, что он смотрел, восхищался, делал зарисовки, но, к счастью, он был стар и немощен! Он уехал умирать к себе, и больше его никогда не видели.
Но этот молодой и зубы у него крепкие! Если позволить ему действовать, он сожрет древний храм Аполлона, как другой англичанин сожрал храм Афины! И я решил не дать ему такую возможность!..
Коммодор Кинг никогда не встречался с подобным мотивом нападения и не попадал в столь затруднительное положение. Внутренне он проклинал архитектора, его слишком длинный язык и аппетит к обломкам, претивший душе моряка. К тому же была Марианна, которая с пылом просила за своего слугу и, по всей видимости, не простит ему наказание этого вторгшегося штатского. Но с другой стороны, нападение было прилюдным и произошло на корабле его величества.
Он думал всех примирить, заявив, что Теодорос будет закован в цепи, как он уже распорядился, но придется подождать до места прибытия, чтобы вынести решение по его случаю, который произошел, может быть, под действием жары на его слишком пылкую кровь, и что он, как бы то ни было, полностью питает доверие к леди Селтон, чтобы наказать как следует подобное нарушение обычаев.
Это подразумевало, что после каких-то тридцати шести часов наказания Теодорос будет волен идти искать виселицу в другом месте, но архитектор хотя бы укроется от его поползновений.
Марианна облегченно вздохнула. Но к сожалению, этот снисходительный вердикт пришелся не по вкусу Кокрелю. Он слишком перепугался, чтобы не быть на грани истерии, и к его визгливому голосу присоединился голос его коллеги, в котором чудесным образом пробудилась солидарность, чтобы потребовать немедленного и безжалостного наказания виновного.
— Я — британский подданный, — вскричал он, — и вы, коммодор Кинг, офицер на службе его величества, должны обеспечить мне защиту и правосудие. Я требую, чтобы этот человек был сейчас же повешен за покушение на мою жизнь.
