Евгений Салиас - Владимирские Мономахи
— Стало быть, по-вашему, Денис Иванович, — кротко ответил Аркадий, — непременно следует, чтобы Онисим Абрамыч оставался главным управителем в том виде, как он теперь, всевластным?
— Беспременно, Аркадий Дмитриевич!
Аркадий потупился, задумался, однако продолжал слегка улыбаться простодушно.
— Ну, что же, Денис Иванович, я согласен! — сказал он вдруг.
— Да вы-то, мой дорогой, всегда на все согласны. А вот приедете домой, придет к вам — понятно, не сын Иван, — а другой кто, скажет вам, что Гончего надо сейчас гнать в шею. А вы скажете: погоним, что ж?
— Нет, Денис Иванович! Я так положил и уже давно… во всяком деле обращаться и слушаться только вас и Ивана, а больше никого.
— А братца своего?
— В управлении, конечно, я предполагал часто ему уступать, а все-таки прежде с вами посоветовавшись. Я так даже думал, что как стану совершеннолетним и начнем мы с братцем управлять, то у него главным советником был бы, понятно, Михалис, а у меня — ваш Иван, собственно вы сами.
Змглод покачал головой.
— Слышал я это от вас много раз, но вы с братцем всю-то жизнь вздорили из-за всяких пустяков, а Михалис с моим Иваном тоже на ножах из-за вас ли, сами ли по себе. Какое же это будет управление? Я полагаю, вы на третий же день еще пуще перессоритесь и друг на друга полезете. Нет, воля ваша, теперь, когда Гончий заговорил о сдаче опекунского управления, теперь вот я вам мой главный сердечный совет даю: уломайте братца не вступать в незнакомое ему дело и оставить Гончего. Как будет мне только немножко полегче, отойдут ноги, я кое-как доберусь до Олимпия Дмитриевича и буду ему земной поклон класть — не губить Высоксу.
— Дело решенное! Гончий оставайся! — воскликнул Аркадий. — Я буду вам помогать братца усовещивать.
— Слушайте дальше, самое важное, — шепотом заговорил Змглод. — Если нам это не удастся, то тогда, Аркадий Дмитриевич, одно спасение есть, на худой конец: тотчас вам с братцем разделиться, перерезать заводы пополам. Это будет дело очень мудреное, но возможное. И вам тотчас назначить главным управителем своей части того же Гончего. У вас будет заимодавец — Гончий, а у Олимпия Дмитриевича — Яхонтов. Если один своего заемщика задавит, то уж Гончий, понятно, вас не тронет. Ему же великое утешение если не управлять всеми заводами, то управлять половиной их и стараться всячески, чтобы половина эта процвела и свою соседку задавила.
Аркадий, сидевший спокойно, простодушно улыбаясь, вдруг встрепенулся.
— А ведь это вы удивительно надумали! — выговорил он. — Вот так надумали! Вот это диво! Если мы с братом чуть повздорим, то сейчас же я требую разделиться. А как разделимся, я сейчас же все передаю в руки Онисима Абрамыча, а помощником к нему Ивана.
— Прежде всего, Аркадий Дмитриевич, уломайте братца оставить Гончего, а уж если он на это не пойдет, тогда думайте о разделе…
— Да, да, конечно… а не захочет, я Онисима Абрамовича беру себе управлять моей частью.
И, простившись с Змглодом, Аркадий вышел на улицу, но затем прошел в маленький садик, где завидел Сусанну Денисовну.
— Ну, что же? Послушаетесь батюшки? — спросила она, подпустив его и ласково глядя ему в лицо…
— А вы знаете? — удивился Аркадий.
— Понятно, все знаю. Больше вашего знаю… Знаю даже, что сейчас обещались батюшке слушаться, а ничего из этого не будет.
Сусанна Денисовна вздохнула украдкой, вдруг стала сумрачнее и заговорила о поездке на озеро.
Поболтав с девушкой о всяких пустяках, Аркадий выговорил, будто грозился:
— Вот сейчас прямо к братцу и все ему выложу.
— Ну, что же, давай Бог! — отозвалась она.
Аркадий сдержал слово и через час уже сидел в комнатах брата и объяснял, что надо оставить Гончего управляющим.
— Ладно. Какой еще ветер подул? — спросил Олимпий. — Говори.
— Какой такой ветер? Я не понимаю.
— Что же, скажи, так ты и будешь менять свои мысли каждый день? — сурово вымолвил Олимпий.
И он хотел было дать волю гневу и начать кричать на брата, но вдруг, будто вспомнив что-то, заговорил нежно:
— Жалею я теперь, что не были мы с тобой завсегда сызмальства настоящими братьями и друзьями. Вот теперь ты бы слушался меня одного из любви… А ты теперь вертишься. Кто тебе сказал что, ты сейчас и повторяешь… а своих у тебя нет ни мыслей, ни слов. Да, жаль, что мы не настоящие братья…
Аркадий взглянул на печальное лицо брата, вдруг растрогался и порывисто обнял его…
— Братец, как вы желаете. Я так это сказал. Как вы желаете. Меня напугали, что долг велик и что мы будем разорены.
— Все пустое… Ну, слушай… Мне донесли сегодня, что тетушка говорит, будто у нее да и у Гончего большая надежда на твое несогласие со мной и желание оставить Гончего или же делиться. Скажи, любишь ты меня?
— Вестимо… Теперь… вы другой стали…
— Ну, если любишь, пойди к тетушке сейчас же и скажи ей, что пришел объяснить, что ни за что Гончего управителем не желаешь, а делиться тоже никогда намерения не имел.
Аркадий радостный отправился к Касаткиной и твердо повторил ей слова брата.
XIII
Сразу вся Высокса приняла другой вид. Разнеслась весть, что уже пошла бумага в дворянскую опеку и приедет депутат от дворянства, так как Онисим Абрамыч хочет, чтобы немедленно была произведена ревизия всех дел и всего его управления, ибо он желает до совершеннолетия барина Аркадия Дмитриевича освободиться от опеки. Это известие будто подняло всех на ноги, оживило и ободрило.
Давно ходил слух, что барин Олимпий Дмитриевич не захочет быть под командой кого-либо, но желание младшего барина оставить Гончего могло бы сразу стать помехой. Многие думали, что у Олимпия Дмитриевича не хватит храбрости тотчас же начать действовать смело, а в виду противодействия Аркадия Дмитриевича ему даже будет мудрено действовать.
И вдруг теперь оказывается, что все обстоит благополучно, и все радовались. Главный управитель, почти опекун, за пятнадцать лет ни одним своим действием не возбудил к себе ненависти. Он был строг, строже, пожалуй, самого Аникиты Ильича, но положительно во всем всегда справедлив. И тем не менее оказывалось, как будто бы его вся Высокса ненавидела.
Теперь сам Гончий почуял вокруг себя общую вражду. Он видел только радостные лица и понимал, что все эти люди радуются его уходу, его унижению. И он внутренне изумлялся и озлоблялся.
«Что я им сделал?» — думалось ему.
Не прошло и двух недель, как в Высоксу явился депутат от дворянства, явилось еще каких-то два важных гостя-чиновника, и началась формальная ревизия и сдача всех дел. Трое прибывших, Гончий и два молодых барина заседали вместе всякий день с утра и до обеда.
