Венецианский бархат - Ловрик Мишель

Сосия улыбнулась Бруно одними глазами – желтый вспыхнул на зеленом, – чтобы привлечь его внимание.

Бруно в низко надвинутом на лоб bareta[29] ничем не отличался от других венецианцев, разве что был куда привлекательнее.

«Славный мальчик, – подумала Сосия, – замечательные ресницы и красивые губы».

Ей понравилось, что его веки слегка отливают сиреневым. Губы его выглядели так, словно были во всех подробностях прорисованы на картине кого-либо из старых мастеров. Его черная накидка была запахнута на груди и схвачена у горла светлым бантом. Над воротником виднелся краешек белой сорочки, ярко оттенявшей начинающую проступать щетину на подбородке. Опытным взглядом окинув складки на его накидке, она поняла, что под ней он носит панталоны и zipon, облегающий жакет до пояса. Рукава его раздувались, подобно колоколам, а на плечи он накинул длинный шарф.

«Да, – подумала Сосия, – этот смазливый молодой человек – наверняка borghese, буржуа». Дома, мысленно представила она, глядя на него, у этого мальчика есть еще три костюма – с мехом куницы, белки и горностая – и тонкий шелк для лета. Она потянула воздух носом: «Он не настолько беден, чтобы пахнуть улицей, но и не может позволить себе мускус и циветту, чтобы уберечь себя от ее запахов». Она решила, что у него есть одна или две сестры где-нибудь в монастыре, а еще одна наверняка вышла замуж за какого-нибудь мелкого аристократа.

Сосия тоже была одета в черное. Это был самый безопасный наряд для прогулок по городу для той, кто хочет привлечь к себе внимание, только когда ей это нужно. Под накидкой на ней было роскошное платье, о существовании которого ее супруг Рабино даже не подозревал, – с высокой талией и низким вырезом. Рукава же его представляли собой настоящее произведение искусства с кружевными парчовыми вставками, в прорези которых выбивались фонтанчики ткани ее нижней сорочки, похожие на пар от дыхания в холодный день. Волосы она уложила спиралью на затылке, а спереди на лоб падала густая завитая челка. Если только она не занималась своей весьма специфической разновидностью коммерции, то глаза держала опущенными долу.

Во второй раз она улыбнулась уже губами. Бруно покраснел. Он и надеяться не смел, что ее первая улыбка предназначалась ему: но теперь ее взгляд был, вне всяких сомнений, устремлен прямо на него.

Сосия подумала: «Ага, девственник, какая прелесть. Даже не знает, как мне ответить».

Ее потянуло к Бруно с первого же взгляда, и это чувство было ей незнакомо. Оно пробудило в ней живейший интерес. По выражению его лица она поняла, что он добр. Движения его подсказали ей, что он быстр и нежен. Да, его стоит соблазнить, решила она, уже вполне представляя, чем все закончится, хотя и предвкушая удовольствия новой любовной storia[30].

Она вновь улыбнулась и на сей раз заговорила, а Бруно заметил желтую эмблему, которую она приколола к изнанке рукава. Подобное открытие ошеломило его, но было уже поздно. Она придвинулась к нему поближе.

С сильным иностранным акцентом, четко отделяя гласные и согласные звуки, а потом будто сталкивая их, она сказала:

– На ваших руках лежат снежинки, signor[31].

Это было правдой. Пока traghetto пробирался по каналу, пошел сильный снег. Все венецианцы, застывшие в неподвижности на палубе черной лодки, были уже покрыты снегом, словно статуи. У Бруно перчаток не было, и он прижал стиснутые кулаки, похожие на маленькие алебастровые чаши, к бокам. Снежинки ложились во впадинки между его побелевшими пальцами, покрытыми пятнами, и не таяли.

Глаза их встретились. Он робко улыбнулся, а потом идиотская ухмылка стала шире, растягивая губы. «Словно конькобежец расписался на льду», – подумал он. Он молчал, просто не зная, что сказать, и смущенно опустил голову. «С чего бы это такая женщина вдруг обратилась ко мне? Именно такая, чужестранка, еврейка, скорее всего, куртизанка, но очень красивая. У нее золотистая кожа и потрясающий разрез глаз».

Когда он поднял голову, она уже исчезла. Как бы то ни было, он так и не придумал, что сказать ей. Ее уход вызвал в нем щемящее чувство потери; его охватила смесь жаркого сожаления и замешательства из‑за собственной беспомощности, и он даже почувствовал облегчение. Он был совершенно уверен в том, что незнакомая еврейка олицетворяла собой то постыдное эмоциональное возбуждение, которым так славилась Венеция и которого ему до сих пор удавалось избегать.

Он опустил взгляд на руки, ища снежинки, о которых она говорила. Но после странного столкновения с этой женщиной, от которой пахло чем-то незнакомым, они тоже растаяли, словно оказались не в силах вынести исходящий от нее жар, когда она придвинулась к нему.

Сосия сошла на берег раньше его и, прижавшись к стене, затаилась в воротах, пока Бруно, погруженный в свои мысли и глядевший на руки, не прошел мимо.

Затерявшись в толпе, она следила за ним до места его работы, Fondaco dei Tedeschi[32], неподалеку от деревянного моста у Риальто. Она знала, что это большое квадратное здание служит гильдией для немецкой диаспоры в Венеции и постоялым двором для прибывающих в город тевтонских купцов. Они знали и уважали Рабино, частенько вызывали его к себе, дабы он пользовал германцев, пострадавших от тягот нелегкого пути через Альпы.

Но молодой человек ничуть не походил на северянина, да и одет он был совсем иначе; значит, он просто работает на них, как и многие другие. Не исключено, что он – sensale[33], один из тех, кто наставляет немецких торговцев и выкачивает из них налоги, присваивая изрядную толику себе. Но этот мечтательный молодой человек ничуть не походил на счетовода, да и вообще не отличался процветающей внешностью того, кто занимает прибыльную должность sensale.

Вслед за ним она миновала первый открытый двор, уже гудящий от гортанных возгласов рослых немецких и швейцарских купцов, которые вели переговоры, пока их аккуратные и строгие слуги терпеливо ожидали своих хозяев на сводчатых галереях. Определить, кто из них пробыл в Венеции достаточно долго, было легко: во время разговора они жестикулировали, тогда как вновь прибывшие держали руки чуть ли не по швам. Затворы шлюзов были открыты. Мужчины таскали ящики, в которых гремела оловянная посуда и железные инструменты. Вздыхая, канал приносил с собой запахи пива и сосисок, долетавшие с кухонь, словно знак благосостояния. Сосия приблизилась к колодцу в центре тихого второго дворика и медленно обошла его по кругу, глядя вверх.

Своей архитектурой здание напоминало театр или зал судебных заседаний. Она живо представила себе мужчин, сомкнутыми рядами сидящих на сводчатых галереях у нее над головой. Молодые люди наверняка бы не удержались от того, чтобы не помахать ей и улыбнуться. Мужчины постарше смотрели бы на нее с видом искушенных знатоков, в которых интерес пробуждается лишь при мысли о том, чтобы испробовать нечто доселе неизвестное. Найдутся и те, кто уставится на нее прищуренными глазами, похожими на бойницы старинных замков, и на кого она не произведет никакого впечатления.

Бруно поднялся по одной из четырех лестниц и исчез, посему она прислонилась к колодцу и стала высматривать его меж колонн. Руки ее, сложенные за спиной, нащупали морду крылатого венецианского льва: камень обрел бархатистую гладкость от прикосновений крепких ягодиц тысяч германцев, что опирались на него.

Она заметила гладкую щеку Бруно, промелькнувшую между двумя арочными проходами, подошла к нижней ступеньке ближайшей лестницы и взбежала по ней, не поднимая глаз. Перед ней возник какой-то мужчина. Он с любопытством взглянул на нее, но она не дала ему времени на размышления, а быстро прошла на следующий этаж. Она не обращала внимания ни на кого, кроме своей добычи: черная накидка юноши исчезла за углом.