Жаклин Рединг - Моя королева
Вот оно что. Она хочет, чтобы он познакомился с ее семьей. В особенности с отцом. Он вспомнил разговор сестер внизу за ужином. Что-то насчет лорда Перф-как-его-там и их поездки на север. У девицы, должно быть, богатый папочка, которому ей хочется сильно насолить за то, что тот захотел ее выдать за знатного вельможу. И вместо этого она привезет к ним в дом его в качестве самого безобразного кандидата в мужья. Мужика… и того хуже — шотландского мужика.
Дуглас не знал ее отца, но уже сочувствовал ему.
— Наверное, найдется какой-нибудь сакс, которого вы могли бы уговорить поиграть в ваши игры, мисс. Я же на это не гожусь. Желаю удачи.
И Дуглас собрался уйти.
— Мистер Маккиннон, прошу вас… — Ее голос теперь звучал мягче. — Не уходите. Подождите минутку. Если вы согласитесь на мое предложение, вы сможете получить еще кое-что.
Она, конечно, не имеет в виду…
Элизабет соскочила с кровати и, промчавшись по комнате, точно ветер, стала между ним и дверью. От света, горевшего в коридоре, волосы у нее вспыхнули, а прозрачная сорочка казалась теперь почти невидимой. Без каблуков она была Дугласу до подбородка и показалась ему хрупкой, уязвимой. То же благоухание трав, которое он ощущал во время езды в карете, коснулось его лица, приправленное легким запахом выпитого виски. Некоторое время они стояли молча, не двигаясь. Губы ее были приоткрыты. Сейчас ее легко можно было бы поцеловать, мелькнуло у него в голове. Для этого нужно только закрыть глаза и…
Но тут она поднесла к его лицу руку и раскрыла сжатые в кулачок пальцы. На ладони лежал довольно большой перстень с драгоценным камнем.
— Эта вещь переходит в нашей семье по наследству, это подарок самой королевы Елизаветы. Как видите, на нем вырезаны ее инициалы. Перстень с секретом, внутри портрет ее отца, короля Генриха, и матери, Анны Болейн. Оно принадлежало многим поколениям нашей семьи, а мне его подарили, когда я родилась. Для меня это самая дорогая вещь на свете. Что же до его денежной стоимости, оно бесценно. И оно будет вашим, если вы согласитесь на мое предложение.
Дуглас окаменел, его тело больше ему не подчинялось. Стараясь не дать воли возмущению, он подумал о том, сколько раз, в сущности, всю жизнь, он отступал, глядя, как его семья, его клан, его страна смиряются перед нашествием англичан. Его отец, а до того и дед потеряли все, сражаясь за права своих соотечественников. Сам он чуть ли не всю свою жизнь добивался расположения английского короля из Ганноверского дома, пытаясь закрепить за собой земли, которыми его семья владела чуть ли не испокон веков. Эти земли Корона конфисковала после последнего восстания скоттов в 1719 году, когда они сражались за восстановление на престоле Стюартов. Дуглас всю жизнь стремился сохранить гордость и знаки отличия, которые были достоянием их клана еще со времен первого Маккиннона, Фингона, правнука великого шотландского короля Кеннета Макалпина. А теперь эта распущенная девица из саксов стоит перед ним, благоухая, как летний ветерок, и распустив свои огненные волосы, и думает, что может купить его честь за какую-то фамильную безделушку?
— Мой ответ неизменен, мисс. А теперь ступайте в постель, прежде чем вы попадете в такой переплет, какого и представить себе не можете.
Дуглас заметил, что лицо девушки омрачилось, когда она поняла, что он непоколебим. Не говоря ни слова, она обошла его и вернулась в постель, а там скользнула под одеяло. Дуглас повернулся, чтобы выйти, жалея, что он вообще остановился на дороге, чтобы помочь путешественникам, попавшим в беду. Он-то хотел всего лишь предложить свою помощь, а теперь зашел так далеко, как ему и в голову не могло прийти.
Он уже почти вышел из комнаты, как вдруг голос, неожиданно тихий, позвал его обратно:
— Не уходите, прошу вас.
Дуглас остановился в дверях, хотя и велел себе не задерживаться и идти до тех пор, пока воспоминание о ее глазах, губах и о звуке ее голоса не изгладится из памяти.
Но он обернулся против собственной воли.
— Что еще, мисс?
— Здесь… здесь так темно. — Ее голос походил скорее на дрожащий шепот. — Прошу вас, останьтесь. Ненадолго. Я… я не очень-то… люблю темноту.
— Я могу привести к вам мисс Изабеллу, если вы…
— Нет! — Она затрясла головой. — Нет, пожалуйста, не нужно. Она решит, что я веду себя как маленькая.
Она так разговаривала с ним, так смотрела на него при слабом свете, проникавшем в комнату из коридора, что в глубине души у Дугласа шевельнулось что-то неизведанное. Он умел различить бросающуюся в глаза гордость, но также умел различить и играх. Ей не хотелось, чтобы младшая сестра видела, что она боится темноты. Даже признаться в этом перед ним было для нее нелегким делом. Эта леди не из тех, кто без труда признается в своей слабости. Он понял это сегодня вечером, когда она так опрометчиво отведала виски и продолжала пить, а ведь он знал, что она скорее всего никогда не пила ничего более крепкого, чем разбавленный водой кларет.
И теперь, почти в полной темноте, глаза девушки молили его не оставлять ее. И хотя все его чувства твердили, что ему лучше уйти, Дуглас повернулся и присел на краешек кровати рядом с Элизабет.
— Я никуда не уйду, мисс.
Он сказал себе, что пробудет здесь, пока она не уснет.
Он никак не рассчитывал, что сон сморит его самого.
Глава 4
Дуглас проснулся с единственной мыслью, что этой ночью, пока он спал, кто-то внезапно ударил его по голове дубинкой.
И не один раз.
Каждое движение, даже попытка открыть глаза и посмотреть на рассвет, проникающий через маленькое занавешенное окошко над кроватью, причиняло такую боль, что он скрипел зубами. Казалось, каждый звук: возня конюхов на конюшне, приглушенные голоса, доносившиеся снизу из трактира, даже стук двери, которую кто-то закрыл в коридоре, — все казалось ему оглушительным, как раскаты грома.
За каким дьяволом ему понадобилось пить столько виски?
Он не просыпался в таком состоянии с того самого дня, как четырнадцатилетним подростком вместе с младшим братом Йеном они украдкой пробрались в подпол, в винокурню своего дядюшки. Они были зелеными юнцами, которым хотелось поиграть во взрослых мужчин, и Дуглас узнал тогда, что, хотя напиток его предков и пьется с легкостью, исторгнуть его обратно оказалось так трудно, что и взрослый мужчина, не говоря уже о четырнадцатилетнем мальчишке, громко разрыдался бы.
После этого он целых два дня не отходил от ночного горшка, извергая из себя выпивку. И он поклялся, что никогда больше с ним не случится ничего подобного. С тех пор он пил только здравицы на свадьбах, клановых праздниках, при рождении младенцев. И он был верен своему обещанию семнадцать лет, пока эта бес-девка с карими глазами не бросила ему вызов, вызов, который теперь заставлял его задаваться вопросом: уж не застряла ли ночью его голова между двумя валунами?
