Алексаднр Дюма - Альбина
— Батюшка! Батюшка! Вы предсказывали это, — вскричала Альбина. — Этот честолюбец всеми силами добивается большого креста и титула герцога! И он называет это самолюбием! Он говорит мне о своем самолюбии!
— Остановитесь! — сказал граф, побагровев от гнева и топнув ногою. — Это еще не все; вы знаете, в чем дело.
— Нет, не знаю, и для того, чтобы узнать, я желала говорить с вами.
— Ну, так я скажу вам. Я доверил вам мое имя и мою честь, — что вы сделали из этого? Не обманывайте меня, не принимайте этого вида невинности. Вопрос ясный, отвечайте на него прямо.
— Я не обманывала никогда, даже в ничтожных случаях.
— После этого скажите мне, верная супруга, скажите, кто такой этот француз, этот капитан Жак? — спросил граф со злою насмешкою.
Теперь Альбина поняла все; она улыбнулась и взглянула на графа с видом сожаления.
— Капитан Жак, — сказала она, — это раненый офицер, которому я спасла жизнь и который, быть может, спас мне честь.
— А! Так вот почему он называл вас Альбиною, а вы его — Жаком; вот почему вы называли его: мой друг, а он называл вас: моя сестра; вот почему, он всегда был в этой комнате вместе с вами; вот почему, наконец, вы плакали, когда он уехал.
— Граф!.. — с достоинством произнесла графиня, встав со своего места.
— О! Не разыгрывайте этой гордости, не улыбайтесь с таким презрением. Если один из нас должен презирать другого, то это оскорбленный супруг, а не преступная жена.
— Бедный Максимилиан! — проговорила Альбина.
— Позднее сожаление! Но берегитесь, не выводите меня из терпения. Этот Жак был вашим любовником; но я отомщу за себя, будьте спокойны, я поклялся в этом про себя и теперь повторяю мою клятву вслух. Итак, вместо того чтобы улыбаться, вы должны скорее трепетать.
— Между тем я не трепещу, — спокойно заметила графиня, — всмотритесь лучше.
— Что же вы думаете?
— Жалею вас.
— Довольно этого, — закричал граф в бешенстве. — Остановитесь! Вы стоите так гордо, думаете обмануть меня своим бесстыдством, но, повторяю вам, я знаю все: это дитя, которое вы носите под сердцем, — не мое, это плод преступной любви. Слышите? И вы еще смеете смотреть мне прямо в лицо. Еще — эта улыбка! А!..
Максимилиан в ярости подошел к графине; его глаза налились кровью. Альбина со спокойным взором и с печальной улыбкой на устах ожидала бури. Граф дрожал всем телом; он не мог далее выносить этого безмолвного оскорбления и, опершись обеими руками на плечи своей жены, закричал громовым голосом:
— В последний раз: просите милости, просите на коленях!
— Жалкий безумец!.. — сказала Альбина.
Она еще не успела закончить, как загремели страшные проклятия, сильные руки согнули ее, как тростинку, и бросили на пол. Альбина ударилась головою об угол кресла, на котором сидела перед этим, кровь брызнула, и она упала в обморок.
Максимилиан оцепенел от своего преступления и несколько минут стоял неподвижно, вперив взор в бездыханное тело Альбины; потом он выбежал из комнаты с криком: «Помогите, помогите!» Слуги, прибежавшие на этот крик, перенесли бесчувственную графиню на постель.
— Не знаю, как это случилось, — бормотал граф, — она упала и ударилась о кресло; она как-то поскользнулась.
Произнося эти слова, Максимилиан вспомнил смерть бедной Гретхен. Он побледнел от этой мысли и, прислонившись к камину, молча смотрел на свою новую жертву. Между тем вошел капеллан и постарался оказать помощь Альбине. Через несколько минут она открыла глаза и начала говорить, но ее взор был мутен, из ее уст вырывались лишь бессвязные слова, непонятные для присутствовавших, но ужасные для Максимилиана. Это был лихорадочный бред. По совету капеллана тотчас послали во Франкфурт за доктором. Между тем бред усиливался.
— Я умираю, — говорила Альбина, прерывая свои слова жалобными стонами, — я чувствую, что скоро прекратится моя жизнь. Боже мой! Если бы мое дитя осталось в живых! Мое дитя! Ваше, Максимилиан! Слышите? Ваше. Клянусь вам в этом на пороге вечности. Вы жестоко обманулись! Боже мой! Как я страдаю! Если бы вы знали, Максимилиан… но я поклялась не открывать этой тайны… Придет время, и вы узнаете… Смерть!.. Смерть!.. Отец!.. — прибавила страдалица, обращаясь к капеллану. — Дайте мне вашу руку; я хочу просить вас об одной услуге. Смотрите, чтобы Максимилиан не услышал этого. Под моим изголовьем вы найдете письмо к Вильгельмине, отдайте его ей; скажите, что и после смерти я стану видеться с нею. Вы знаете, что графини фон Эппштейн, умершие в рождественскую ночь, умирают только вполовину.
В эту минуту пробила полночь. Граф затрепетал; он вспомнил, что это была роковая ночь.
— Прости, прости, Максимилиан! — продолжала графиня. — Я прощаю тебя; люби твоего сына. Я умираю…
Максимилиан бросился к кровати и прижал к груди свою супругу; она была мертва, но под ее сердцем трепетало дитя, и граф с ужасом отступил прочь. В эту минуту в комнату вошел доктор, приехавший из города. Все удалились, и страшная операция спасла ребенка.
Максимилиан сидел в своей комнате. К нему вошел капеллан и подал письмо, найденное под изголовьем графини.
— Граф, — сказал он, — у вас сын.
Максимилиан пробежал письмо покойной супруги и отвечал:
— Назовите его Эверардом.
VI
Через три дня после несчастной смерти Альбины ее тело было предано земле. Отдав последний долг своей супруге, граф уехал в Вену и прожил там целый месяц. В его отсутствие слуги постарались удалить с глаз все, что могло вызвать воспоминание о покойной. Но, возвратившись в замок своих предков, Максимилиан почувствовал невольный страх от своего одиночества; его старший сын Альберт был отдан в один венский пансион, а бедного сиротку Эверарда воспитывала добрая Вильгельмина. Еще сильнее затрепетало сердце Максимилиана от какого-то непонятного ужаса, когда он вошел в красную комнату. В огромном камине с треском пылали дубовые дрова, но в этой пустой обширной комнате было холодно, как всегда. На столе ярко горели свечи, но их свет, казалось, не падал на мрачные стены. Время от времени повторялся жалобный вой ветра, предвещавший страшную бурю. Граф, склонив голову на грудь, задумчиво бродил взад и вперед и изредка бросал робкий взгляд в темные углы или на волнующиеся занавесы.
— Дикая мечта воображения! — говорил он про себя. — Неистовый вой ветра представляется каким-то отчаянным стоном мертвецов, да вопль душ, носящихся над неодушевленною природой, погребальный переклик покойников… о! это было бы ужасно!
Граф остановился и с трепетом прижался к камину; его давили мрачные идеи.
