Симона Вилар - Обрученная с розой
– Я выпил лишнего сегодня. Эти, черт их побери, южные вина… Эта южная ночь…
Он поднял голову. Над ним склонилось поразительно красивое, искрящееся миллиардами звезд, небо. Звезды словно касались своими лучами: шпилей города, огромная луна лила вниз млечный свет. Кружевные тени от флюгеров и башенок сплетались на мостовой. Благоухала сирень, в садах распевали соловьи.
Майсгрейв стоял не дыша. Северянин из далекого туманного Нортумберленда, он (оказался в плену южной ночи
Воин, знавший лишь слепую ярость схватки и кровь, сейчас готов был разрыдаться от окружавшей его красоты. «Нет, все это со мною уже было, – тряхнув головой, сказал Филип. – Мне случалось любить, и я знаю, как болью бывает потом. Неужели же все сначала?»
Его сердце помнило Элизабет. Не ту надменную венценосную красавицу, а любящую слабую женщину, что тайно искала встреч с ним, ту, что стонала от блаженства в его объятиях. Но это воспоминание прошло стороной, не взволновав его. Зато при одной мысли об Анне его душа словно озарялась вспышкой молнии. Становилось трудно дышать от нежности и безумного влечения. Он вспомнил ее покорность, ее сияющие глаза, ее безудержную страстность во время гибельной бури. «Я люблю тебя, – сказала она тогда. – И хочу познать твою любовь…»
– Моя маленькая искусительница… И я хочу узнать твою любовь. Мой ангел… Мой сорванец… Моя сладостная фея…
Неподалеку он заметил целующуюся в глубине арки парочку. Стараясь не потревожить влюбленных, он осторожно прошел мимо, услышав, как женщина глубоко и страстно вздохнула. Донесся одинокий удар колокола. Надрывая сердце, заливались соловьи в садах.
«Этот город словно напоен любовью», – подумал рыцарь.
Побродив еще немного, он решил вернуться.
«Наверное, она уже спит. Видит Бог, мне следовало бы уйти в тот миг. Я не хочу, чтобы она возненавидела меня».
А ведь не так давно он мог спокойно заснуть рядом с ней при свете костра, и ничто не подсказывало ему, что рядом бьется трепетное женское сердце. Теперь же между ними должен лежать меч – древняя преграда, разделяющая мужчину и женщину, символ, стоящий на страже целомудрия.
Он вошел в гостиницу, поднялся к двери своей комнаты и остановился, не в силах совладать с собой. Кровь снова забурлила, дыхание стало тяжелым и хриплым.
– Только меч, между нами будет меч! – как заклинание твердил он.
Войдя, Филип захлопнул за собой дверь и прислонился к ней. Сердце словно выскакивало из груди.
Анна не спала. Лунный свет, лившийся потоком в раскрытое окно, топил комнату в зеленоватом тумане. Девушка сидела на краю постели, обхватив колени руками и упершись в них подбородком. Фигура ее казалась отлитой из серебра и в то же время такой хрупкой, словно была соткана из воздуха. На глаза Анны падала тень, и они казались темными и огромными. Она повернула голову, на щеках ее явственно виднелись следы слез.
Какой-то миг Анна глядела на него с изумлением и вдруг просияла.
– Так вы вернулись, сэр?
Филип вдруг отчетливо понял, что поспешил, что ему не следовало возвращаться. Он по-прежнему стоял спиной к двери. И, видимо, в его глазах было нечто, что почувствовала девушка. Она перестала улыбаться, замерла, затем отвернулась и принялась торопливо расшнуровывать сапог. Пальцы ее дрожали, она путалась, дергала ремешки.
Филип подошел ближе. Девушка подняла на него растерянные глаза, и тогда рыцарь опустился на колени и стал медленно расшнуровывать ее сапожок. Анна глядела на него сверху вниз. Ладони ее были холодны, а грудь горела. Она глядела на его пышные кудри, казавшиеся пепельными завитками дыма в сиянии луны, и снова нестерпимое желание запустить в них пальцы захлестнуло ее.
Филип отбросил сапожок, и его рука, все еще сжимавшая ступню девушки, скользнула по ее лодыжке, затем голени, коснулась колена… От этой невольной ласки девушку бросило в дрожь. Филип же глухо застонал и припал лицом к ее коленям. Анна на миг окаменела, потом глубоко вздохнула и счастливо прикрыла глаза. В эту минуту ей было так легко, она чувствовала себя такой свободной!..
– Анна… – глухо произнес Филип.
Девушка опустила руку и погрузила пальцы в его волосы. Рыцарь поднял голову. Какое-то мгновение они не отрываясь глядели в глаза друг другу, затем Анна, коротко выдохнув, скользнула в его объятия.
29.
Филип проснулся еще до рассвета. В смутном полумраке проступали очертания комнаты, складки полога, ларь у окна. В углу подавал голос сверчок.
Он повернул голову. Анна безмятежно спала, ее щека доверчиво покоилась у него на плече. Губы ее были слегка приоткрыты, тени ресниц лежали на веках.
Рыцарь улыбнулся краем губ, сладко заныло у него в груди. Взбалмошное дитя – что сталось с ней в эту ночь? Дитя – и сильная, неукротимая, обожаемая женщина.
Он вдруг почувствовал, как сжимается сердце. Приходилось признаться – он страшился ее пробуждения. Праздник окончился, иссяк, как легкое, но такое хмельное вино Аквитании. Еще вчера здешний воздух дышал любовью – не той, о которой поется в куртуазных ронделях и лэ, а жаждущей страстных ласк, поцелуев, заставляющей разгоряченные тела сплетаться в неистовых объятиях… Безумие, безумие…
Филип глядел на Анну. Чистое дитя, не сознающее своего греха, не помышляющее последствиях. Все это придет потом; когда она вернется к действительности, когда поймет, что о а уже не та, что прежде, и осознает тяжесть кары, которая может постигнуть ее. И его тоже ждет расплата – иная. Еще не так давно на побережье, среди дюн, когда Анна устыдилась своего безумного порыва на корабле, между ними было нечто подобное.
Словно ледяная стена разделила их, и он помнил этот ненавидящий взгляд, эту горделивую сухость и вельможное высокомерие. Но тогда он не чувствовал за собой вины. О зачем, зачем он вернулся вчера, зачем целовал эти податливые губы?!
В открытое окно лился прохладный предрассветный воздух. Филип осторожно прикрыл обнаженное плечо девушки. Ее волосы пахли сухими травами и морским ветром. Опасаясь разбудить ее, он легко коснулся их губами и вдруг, вопреки всему, подумал – это было прекрасно? Эта их ночь в сиянии луны, среди трелей соловьев и горячего, сбивчивого дыхания… Анна то испуганно сдерживала его, то вдруг страстно льнула сама, и он терял голову от нежности, неистовой страсти и чудесной красоты этой девушки. Любовь была для нее совершенно новой стихией, которая сначала напугала, но потом приняла ее, как птицу небо. Она упивалась лаской, и он видел, как безумно и моляще блестят ее глаза, как все бессильнее запрокидывается голова, как трепещет, покоряясь мужчине, отливающее серебром тело…
