Симона Вилар - Исповедь соперницы
Из дома тем временем вышел стройный смуглый мужчина — и я узнал Ральфа де Брийара. Француз нес кувшин с вином, и тут же, раздав фламандцам чаши, принялся наполнять их. Сей рыцарь прислуживал Гите не хуже, чем некогда моей супруге. Я заметил, как Гита поблагодарила его нежной улыбкой… И вспомнил, что Пенда прочил именно этого безземельного рыцаря в мужья для моей подопечной.
Но я уже знал, что никогда не позволю этому произойти.
Должно быть глаза мои горели, как у оголодавшего волка в засаде, Гита внезапно начала оглядываться, словно ее что-то обеспокоило, — и тут наконец заметила меня. Улыбка сошла с ее лица. Она сказала несколько вежливых слов фламандцам и, оставив их с Ральфом, направилась ко мне.
— Да пребудет с вами благословение небес, милорд, — она склонилась в поклоне с грацией, которая сделала бы честь и самой изысканной нормандке. — Прекрасный день, не так ли? И ярмарка в Гронвуде отменная.
Что это был за разговор? Ничего не значащие слова — поздравления в связи с моим благополучным возвращением из-за моря, мои вопросы о продаже шерсти и ее уклончивые ответы… Чтобы сломать лед официальной холодности, я спросил о нашей дочери — единственном, что нас еще связывало. Гита шутливо ответила, что девочка здорова и прелестна, но было бы безумием брать ее с собой в Гронвуд на торги — слишком уж тут шумно и людно.
— И все-таки я хотел бы повидать Милдрэд, — настаивал я.
— Разумеется, я не могу запретить вам это, милорд, — проговорила Гита после некоторого колебания. — Когда у вас найдется свободное время, будем рады видеть вас в Тауэр Вейк.
Ну что ж, по крайней мере теперь у меня было ее приглашение. А Гита вновь заговорила о торговле — о том, что привезла на ярмарку свыше полутора сотен тюков шерсти, которые обошлись ей в под двести фунтов, но рассчитывает сбыть товар не меньше чем за четыреста. И тут же, взглянув на поджидавших ее фламандцев, заторопилась и принялась извиняться, что ее ждут дела.
Я молча склонил голову, разрешая ей удалиться. Эта гордая, прекрасная и невозмутимо спокойная женщина совершала сделки, не уступающие моим и, разумеется, ни в малейшей степени не нуждалась в опеке. Пенда прав — граф Норфолк нужен ей только для того, чтобы подыскать достойного мужа.
Мужа? Да я скорее снова облачился бы в плащ тамплиера и отправился воевать с сарацинами, лишь бы уклониться от выполнения этой части своих опекунских обязанностей!
Подавленный, я побрел к замковым воротам. Миновал первый двор, и у вторых ворот нежданно встретил Хорсу. Он стоял, опираясь спиной на цепь опущенного моста и поглаживая сидящего на его руке сокола в клобучке. Несмотря на жару Хорса был в длинной накидке из белой овчины поверх простой туники без рукавов, его голые до колен ноги обвивали ремни грубых башмаков. Прямо тебе сакс из тех времен, когда про битву при Гастингсе и слыхом не слыхивали.
Я что-то пробормотал насчет того, что охотничьи птицы ныне как никогда в цене — и только потому, что готов был толковать с Хорсой о чем угодно, только не о том, ради чего он явился в замок. Я не мог и не хотел это обсуждать. Однако Хорса последовал за мною во внутренний двор.
Он был одним из самых почитаемых танов в Норфолке, но не из числа тех, кого я бы пригласил к себе на пир. Его бунтарское прошлое было еще у многих на слуху. Поэтому, чтобы случайно не столкнуться с кем-либо из нормандских гостей, я попросту опустился на широкую ступень крыльца главной башни и сказал, что готов его выслушать.
Я взглянул на его лицо — и что-то дрогнуло в моем сердце. Хорса с годами все больше походил на моего отца. Он начал лысеть, его лоб и темя оголились, и только сзади на плечи ниспадали длинные русые пряди. Мой отец выглядел почти так же, как и мой брат, — я сказал «брат», ибо уже не имел сомнений, что мы от одного корня. И оба влюблены в одну и ту же женщину. Между братьями такое бывает. А теперь мне предстояло выслушать его просьбу отдать ему Гиту Вейк в жены.
Это было далеко не первое его сватовство к моей подопечной. В первый раз он имел неосторожность обратиться с этим к Бэртраде. Тогда все у них могло бы сладиться — я бы вернулся и с горечью узнал, что Хорса с благословения моей супруги завладел моей возлюбленной… Вряд ли бы мне удалось доказать неправомочность такого брака — Бэртрада в ту пору была в любимицах у отца… Но при чем тут былое, если Хорса — вот он, стоит передо мной, разглагольствуя о том, что леди Гите отнюдь не приличествует в ее возрасте жить в одиночестве, а он готов оказать ей честь и взять хозяйкой в свой бург Фелинг.
— И если вы действительно желаете своей подопечной добра, так вам и следует поступить, — закончил Хорса свою речь с такой надменной самоуверенностью, что я едва сдержался, чтобы не влепить ему оплеуху.
— Ты это серьезно, Хорса? Но ведь мы оба помним, что далеко не всегда ты по-доброму обращался с этой леди.
Возможно, мой голос прозвучал жестче, чем следовало. Хорса тотчас сообразил, о чем я, и пустился в пояснения, что никогда бы не причинил зла внучке великого Хэрварда, а решился угрожать ей ножом только в поисках выхода в минуту опасности. Взаправду же он желает Гите Вейк только добра, так как готов взять ее под свой кров даже с незаконнорожденным ребенком, а когда придет срок — выделить Милдрэд приданое.
По-своему он намеревался поступить благородно. Он и вправду верил, что у них с Гитой могло что-то получиться, ради этого даже изменил своим нарочито грубым замашкам и тщательно сдерживал свою неприязнь ко мне. Но его красноречие пропало впустую, несмотря на преподнесенного мне охотничьего сокола.
В свою очередь, я постарался как можно спокойнее втолковать ему, что не стану распоряжаться судьбой моей подопечной без ее воли. И добавил, что руки Гиты Вейк добиваются многие достойные мужи, и я еще не решил, кого следует признать наиболее подходящим.
Хорсе, однако, все это было известно и без меня — и вся его благородная сдержанность вмиг улетучилась. Он прорычал, что я не смею отдавать внучку самого Хэрварда кому-либо из псов-поработителей, а затем, склонившись ко мне и бешено вращая глазами, заявил, что я слишком хитер и буду еще долго продолжать дразнить рукой Гиты женихов, выжидая удобный момент, чтобы снова сделать ее своей любовницей.
Ему нельзя было отказать в проницательности. Я молча наблюдал за тем, как он удаляется, метя плиты двора полами овчинной накидки, не испытывая ничего, кроме печали. Из нас двоих Хорса вел себя куда более прямо и достойно по отношению к той, которую мы оба любили. И внезапно сердце мое застыло от горестного осознания, что я произнес это слово в минувшем времени. Гита меня больше не любит!
