Симона Вилар - Исповедь соперницы
Лишь позже, уже возвращаясь в супружескую опочивальню, я подумал, что мое поведение вызовет недоумение. Что за прихоть — сбежать от красавицы-жены ради развлечений с девкой? И только в Гронвуде меня могли понять. Здешняя челядь не любила графиню, хотя не стал бы биться об заклад, что завтра же поутру ей не донесут о происшествии…
Приближалось время ярмарки, купцы и ремесленники стали съезжаться загодя, чтобы занять самые выгодные места. Прибывала и знать с домочадцами и свитой, и я строго следил, чтобы Бэртрада не отдавала предпочтения ни одной из групп местных дворян.
Среди приглашенных были столь важные и родовитые владельцы поместий, как лорд Уильям д'Обиньи, семейство де Кларов, могущественные Ридверсы, приехал и мой шериф де Чени. Вслед за ними явились и все епископы Восточной Англии — Тэтфордский, Нориджский и Илийский. Все это были люди влиятельные, понимавшие толк в политике, и немудрено, что между здравицами в честь королевского дома шли разговоры о том, что грядет, если, не приведи Господь, короля Генриха не станет.
И удивительное дело — все эти вечно грызущиеся между собой лорды и их жены сошлись во мнении, что ни Матильда, ни Теобальд Блуа не смогут подолгу оставаться в Англии, а значит в страну будет назначен наместник. Никто не сомневался, что при Матильде править Англией будет ее брат Роберт Глочестер. Если же, вопреки воле короля, корона перейдет к Теобальду, наместником станет Стефан Блуа, граф Мортен. И хотя заведомо было ясно, что Стефан более воин и охотник, нежели правитель, однако в Дэнло, где он владел манорами, многие поддерживали графа Мортена, а значит и Теобальда.
Крамольные речи, если учесть все присяги, принесенные Матильде. И мне было весьма нелегко во время таких застольных бесед удерживать Бэртраду от того, чтобы вмешаться и вновь втянуть вельмож в спор, а не то и во что-нибудь посерьезнее.
Возможно, именно ограничения, которых я наложил на нее, привели к тому, что первоначальное расположение супруги ко мне начинало испаряться, как туман в лучах солнца. Ей едва хватало благоразумия, чтобы держать себя в руках.
Забавно, но я обнаружил также и то, что Бэртраде приглянулся молодой епископ Найджел Илийский. Небезынтересно было следить за тем, как она кокетничает с ним и пытается толковать Священное Писание. Найджел был недурен собой: статный, темпераментный, он вел себя во многом, как светское лицо. Мы вели с ним частые беседы о строительстве его нового замка — он возводил по соседству с обителью, которую саксы почитали святыней. Многие из присутствовавших в Гронвуде саксонских гостей считали это кощунством, но мне удалось убедить гордых танов в том, что присутствие укрепленного замка нисколько не повредит святыне. Кстати. Я считал своей заслугой, что смог притушить рознь меж саксами и нормандскими баронами, и, в конце концов даже надменные Ридверсы смирились с тем, что за одним столом с ними восседают и тучный Бранд, сын Орма, и Альрик из Ньюторпа.
О последнем следует сказать, что он, к моему удивлению, прибыл в Гронвуд Кастл без своей жены Элдры. И хотя Элдра родила Альрику долгожданного наследника, похоже, он не испытывал особой радости по этому поводу. Во всяком случае в ответ на мои поздравления по поводу рождения сына, Альрик проворчал нечто нечленораздельное. Но куда больше меня взволновало его сообщение, что на ярмарку в Гронвуд собирается прибыть Гита Вейк.
Наконец-то я вновь увижу свое Лунное Сияние!
К открытию ярмаркив Гронвуд съехалось столько народа, что приготовленное заранее пространство для торга оказалось недостаточным, и его пришлось спешно расширять чуть ли не вдвое. Мои плотники трудились не покладая рук, возводя все новые и новые лотки в низине, прилегающей к берегу Уисси.
К полудню торговля уже шла полным ходом. Утро я провел у загона, где были выставлены мои лошади — легкие и подвижные, как арабские скакуны, но с более крепким костяком и широкой грудью, так что вполне могли нести воина в тяжелом доспехе. Шерсть их лоснилась и переливалась тонами от светло-песочного до темно-рыжего. Новая порода вызвали буйный восторг у съехавшейся на ярмарку знати. Торговля шла бойко, но сделки отняли у меня немало времени, хоть я и был покладистым продавцом, так как спешил покончить с лошадьми и отправиться на торг, где надеялся встретить Гиту.
Не так-то просто отыскать человека в такой толчее, среди многоголосого гомона, криков и пестрого многоцветия одежд. Споры и клятвы торговцев, возгласы зазывал, вопли носильщиков, смех и звон струн оттуда, где потешали народ фигляры с медведем, азартная брань и божба тех, кто делал ставки на собачьих боях. Три дня продлится эта на первый взгляд бессмысленная суета. На четвертый долина Уисси опустеет. И только тогда станет ясно, что подобное торжище — вещь необходимая и крайне важная. Не говоря уже о прибылях.
Но сейчас в голове у меня было только одно — я вскоре увижу Гиту!..
Продвигаясь в толчее я там и сям натыкался на своих гостей и обитателей замка. Вот толстяк Бранд наблюдает за выходками фигляров. Здесь Клара Данвиль разглядывает на лотке торговца мелочным товаром нитки, иглы и наперстки. Рано поседевший щеголь д'Обиньи присматривает клинок в лавке оружейника. Я видел даже Бэртраду, примеряющую у заезжего обувщика из Кембриджа узкие башмачки с длинными завязками. Моя супруга была так увлечена, что даже не заметила, как я проследовал мимо.
Я дважды обошел ярмарку и был уже у стен замка, когда наконец увидел ее. Мне следовало сразу сообразить, что искать Гиту в толчее бесполезно — она достаточно состоятельна, чтобы не арендовать лавку, а снять в предместье целый дом со складом. Так оно и было — Гита, веселая и оживленная, стояла у крыльца длинной бревенчатой постройки, ведя беседу с обступившими ее торговцами шерстью.
Она изменилась. В ней больше не было ничего детского — того, что некогда так умиляло меня. Затаив дыхание, я смотрел на нее, и мне казалось, что глаза мои никогда не видели ничего более прекрасного.
Гита Вейк! Передо мной была восхитительная молодая леди, державшаяся среди почтенных купцов из-за моря независимо и свободно. И уверенности в себе в ней было ничуть не меньше, чем у Бэртрады. Богатством одежд она также не уступала графине. Голову Гиты покрывала завязанная на саксонский манер шаль, изящные складки которой удерживали у ключиц две богатые броши; платье на ней было по европейской моде — узкое блио голубого тонкого сукна со шнуровкой на спине и обвивающим бедра темно-синим бархатным поясом, расшитым серебром и речным жемчугом. Таким же расшитым бархатом были подбиты ее широкие ниспадающие от предплечья рукава. Сочетание голубого и глубокого синего подчеркивало ее красоту — в этом наряде Гита была так прекрасна, что я ощутил восхищение и… желание, такое сильное, что отозвалась каждая мышца в моем теле.
