Лора Бекитт - Остров судьбы
Вместе с тем это был город, открытый морским просторам, город, где причаливают и отчаливают суда, перекресток надежд и судеб.
Путешественники были вымотаны поездкой в битком набитом дилижансе по неровным дорогам, короткими остановками, обедами и ужинами на скорую руку, равно как и переживаниями последних дней и недель.
Дино, Орнелла, Андреа, Бьянка и Женевьева остановились в лучшей гостинице, заняв три номера. Андреа немедля взялся за газеты и вскоре выяснил, что Винсенте Маркато жив, а его дом в Аяччо выставлен на продажу. Андреа недобро улыбнулся.
— Боюсь, его ждет сюрприз.
Бьянка не хотела отпускать возлюбленного к Винсенте, но он был непреклонен:
— Ты должна стать графиней де Лотрек, и точка. О другом я не желаю и слышать!
— Винсенте знает, кто ты, он сдаст тебя полиции!
— Все будет хорошо, вот увидишь. Я приду к нему не один.
Бьянка думала, что Андреа имеет в виду Дино, который был не прочь поквитаться с Винсенте, когда узнал о том, что этот человек измывался над его сестрой.
— Не думаю, что вам удастся его запугать.
— Посмотрим.
Тем временем Орнелла решила попытаться разыскать Алонсо. Она помнила, где находится квартира, которую он прежде снимал, и отправилась туда. Бьянка пошла с ней из любопытства, а еще потому, что поняла, о ком идет речь: живя в Тулоне, она тоже восхищалась талантом слепого гитариста, который иногда играл на набережной. К удивлению женщин, к ним присоединилась и Женевьева, которая все это время держалась едва ли заметнее тени.
Им пришлось подниматься по такой шаткой лестнице, что для того, чтобы пройти по ней, не обладая зрением, нужна была известная решимость. Дверь в комнатку никогда не запиралась — она и сейчас была открыта. Орнелла вошла, дрожа от предвкушения того, что сейчас перед ней предстанет кусочек прошлого.
Как и прежде, обстановка была очень бедна: старая, изъеденная червями кровать с выцветшим и запыленным саржевым покрывалом, громоздкий сундук и два стула, из которых торчала солома. Сам Алонсо лежал на кровати, рядом стояла гитара. Его лицо казалось все таким же печальным, правда, сейчас эта печаль приобрела оттенок безнадежности.
Услышав, как кто-то вошел, он сел.
— Кто здесь?
У Орнеллы перехватило дыхание от волнения и какого-то особого трогательного чувства.
— Догадайся!
В его улыбке появилась знакомая добрая ирония.
— Неужели звезда парижского «Опера» навестила бедного уличного музыканта?
— Ax, Алонсо! — воскликнула она и крепко обняла друга.
— Сколько времени прошло с тех пор, как мы расстались?
— Одно мгновение.
— А мне кажется — вечность.
Когда-то Алонсо говорил Орнелле, что для него время течет не так, как для зрячих людей, что оно не проносится мимо быстрой рекой в сотнях картин, что он носит его в себе, и с каждым годом эта тяжесть все больше стесняет душу. Теперь ей казалось, что она понимает слепого музыканта, вынужденного проводить дни среди табачного дыма, незнакомых голосов, звона стаканов, — вечного слугу на чужом пиру, лишенного возможности по-настоящему раскрыть свой талант.
— Дай твою руку, — попросил он и, ощупав ладонь Орнеллы, сказал: — Ты многого добилась, но тебе все равно чего-то не хватает. Я чувствую внутреннее кипение, загнанное вглубь недовольство собой. Ты никогда не успокоишься! — Потом поднял голову и промолвил: — Ты пришла не одна? Кто с тобой?
— Жена моего брата и… еще одна девушка.
— Вы гадаете по руке? — промолвила Бьянка. — Может быть, возьмете мою?
— Нет, я не гадаю. Я не знаю того, что будет. Просто я способен почувствовать, что представляет собой человек сейчас, а так же, что он оставил за плечами. Иногда мне достаточно услышать голос. Скажем, вы, синьора, много страдали, но сейчас счастливы. Вы очень веселая и, должно быть, на редкость красивая.
— А я? — вдруг спросила Женевьева и дотронулась до его руки.
В лице Алонсо промелькнула искорка странной надежды, надежды на то, во что он прежде не верил.
— Я… я не знаю, — растерянно и смущенно промолвил он. — Мне нечего вам сказать.
— Ты сыграешь для нас, Алонсо? — спросила Орнелла.
— Не сейчас. Я слишком взволнован нашей встречей. Вечером я буду играть в портовом кабачке «Медуза», где мы когда-то пели с тобой, Орнелла. Вы можете прийти и послушать. Кстати, когда ты уехала в Париж, я сочинил мелодию про тебя и твой остров.
— Мы с удовольствием придем. А потом ты поужинаешь с нами. Мне нужно много рассказать тебе и кое-что обсудить.
Когда женщины спустились вниз и вышли на улицу, Орнелла сказала:
— Если вам удастся услышать его игру, надеюсь, вы поймете, что я чувствую. Такой талант прозябает в такой нищете!
— Но ведь мы можем ему помочь, — промолвила Бьянка.
— Алонсо гордый человек, он не возьмет денег.
Вечером они отправились в «Медузу» в сопровождении мужчин. Орнелла отвыкла от портовых кабачков, пропахшим табачным дымом, прогорклым маслом, рыбой и дешевым вином. В последние годы прима парижского «Опера» обедала в ресторанах с надменной публикой и царственными метрдотелями, где подавалась мясистая и нежная спаржа, приправленные лимоном устрицы, сочное мясо и изысканные вина.
А в это время Дино ел жесткую, жилистую конину — обычную пищу в военных походах. Орнелла вспомнила, с каким восторгом он рассказывал, как однажды перед боем ему довелось отведать любимое блюдо императора, жареный картофель с луком. Помнится, он тут же написал отцу и Данте, чтобы они попытались выращивать на Корсике это удивительное растение.
Орнелла, Дино, Андреа, Бьянка и Женевьева расселись вокруг плохо вытертого деревянного стола. Никто из них не брезговал дешевой пищей, и все же их в первую очередь интересовала игра Алонсо.
Вскоре он появился, поклонился публике, скромно сел в уголке и тронул пальцами струны.
Орнелла сразу угадала, какая мелодия была посвящена ей и ее острову. Эта музыка была свободной и… дикой, похожей на звучание далекого горного ветра, который никогда не слышал ни смеха, ни песен, ни погребального плача. Слушая игру слепого гитариста, она чувствовала, как ее душа прикасается к тому, что недосягаемо, вслед за душой Алонсо движется лабиринтами вдохновения и приближается к совершенству.
Женевьева внимательно следила за музыкантом. Она представляла людей, что внезапно появляются в поле его восприятия, а потом исчезают, не успев оставить того следа, какой обычно оставляют существа из плоти и крови, о том, что он давно смирился со своей темницей, и что единственное, что он по-настоящему ощущает, — это его музыка. Мир слепого музыканта был лишен солнца, но его мелодии источали свет.
