Эпоха невинности. Итан Фром - Эдит Уортон
– Ты не уедешь, Мэтт! Я тебя не пущу! Она всегда делала как ей заблагорассудится, но теперь пришел мой черед поставить на своем!
Мэтти предостерегающе подняла руку, и он услышал за спиной шаги жены.
Зена вошла в кухню, шаркая стоптанными туфлями, и не спеша уселась в кресло у стола.
– Мне малость полегчало, а доктор Бак говорит, что даже если совсем нет аппетита, все равно надо кушать, а то у меня сил не будет, – сообщила она своим бесстрастным голосом и протянула руку за чайником. «Парадную форму» она успела снять и облачилась в свой всегдашний ситцевый капот и коричневую вязаную шаль; вместе с будничным нарядом на ее лицо вернулось всегдашнее постное выражение. Она налила себе большую чашку чаю, щедро плеснула туда молока, положила на тарелку солидную порцию запеканки, зачерпнула ложкой маринаду и, перед тем как приступить к еде, привычным жестом подправила во рту искусственную челюсть. Кошка тут же принялась усердно тереться ей об ноги; она сказала: «Кисанька, умница!» – наклонилась ее погладить и кинула ей кусочек запеканки.
Итан сидел, не произнося ни звука, и не дотрагивался до ужина. Мэтти, напротив, самоотверженно что-то жевала и даже поинтересовалась, хорошо ли Зена съездила. Та отвечала ей как ни в чем не бывало, а под конец даже увлеклась и описала, с упоминанием всех красочных подробностей, наиболее примечательные случаи расстройства пищеварительного тракта среди ее знакомых и родственников. Рассказывая, она глядела на Мэтти с едва заметной усмешкой, углублявшей складки, которые тянулись у нее от носа к подбородку.
Поужинав, она встала и приложила руку к тому участку плоской поверхности, под которым должно было находиться ее сердце.
– После твоей запеканки, Мэтт, мне всегда не продохнуть, – заметила она незлобиво. Она редко звала девушку этим домашним именем – разве что пребывала в особо благодушном настроении. – Пойти, пожалуй, поискать порошки от несварения, что мне прошлый год прописали в Спрингфилде, – продолжала она. – Давненько я их не пила – вдруг помогут, а то у меня изжога.
Мэтти подняла глаза.
– Может, мне сходить? – несмело предложила она.
– Нет, нет, они у меня в таком месте, где только я сама знаю, – уклончиво отвечала Зена, напустив на себя многозначительный вид.
Она вышла из кухни; Мэтти тоже встала и принялась убирать со стола. Итан следил за ней в горестном молчании. В какую-то секунду взгляды их встретились, и потом они еще долго не могли отвести глаз друг от друга. В кухне было тепло и тихо; она выглядела так же мирно, как накануне. Кошка снова примостилась в качалке Зены; огонь в печке догорал, и, как всегда в натопленном помещении, стал сильнее чувствоваться резковатый запах герани.
Итан с трудом заставил себя подняться на ноги.
– Выйду взгляну, все ли в порядке, – проговорил он и направился в прихожую за фонарем.
Не успел он дойти до двери, как чуть не столкнулся с Зеной, которая появилась на пороге. Губы ее в бешенстве подергивались, а обычно бескровное лицо горело лихорадочным румянцем. Шаль сползла у нее с плеч и волочилась по полу, а в руках она несла осколки разбитого блюда.
– Я хочу знать, кто это сделал, – произнесла она, смерив их обоих грозным взглядом.
Ответа не последовало. Тогда она заговорила прерывающимся голосом:
– Иду это я преспокойно за порошками – а они у меня были в чулане припрятаны, в отцовом футляре от очков, на верхней полке – я там все свои самые драгоценные вещи храню, от чужих рук подальше… – Голос ее дрогнул; две слезы повисли на лишенных ресниц веках и медленно сползли по щекам. – До верху без стремянки не дотянешься, вот я и подумала – приберу-ка я туда блюдо, что мне тетушка Филура Мейпл к свадьбе подарила, целее будет, и как поставила, так больше и не снимала – смахну, бывало, пыль, когда весной чулан проветриваю, и все. Уж так берегла, так берегла… – Она благоговейно разложила черепки на столе. – Я желаю знать, кто это сделал, – повторила она дрожащим голосом.
Молчать Итан больше не мог. Он отошел от двери и встал напротив Зены.
– Я тебе скажу, кто это сделал. Кошка!
– Как это кошка? Что ты городишь?
– То, что слышишь.
Она сверкнула на него глазами и повернулась к Мэтти, которая несла к столу таз для посуды.
– Интересно знать, как это кошка попала в чулан, – ядовито заметила она.
– Наверно, мышь учуяла, – отозвался Итан. – Она вчера целый вечер по кухне за мышью гонялась.
Зена постояла, переводя взгляд с Итана на Мэтти, потом сказала с коротким, странным смешком, подчеркивая каждое слово:
– Я и раньше знала, что кошка у нас смышленая, а она, выходит, умнее, чем я думала! Смотрите-ка: все осколочки подобрала и на верхнюю полочку сложила, да еще так ловко приладила – не вдруг заметишь!
Мэтти не выдержала и бросила мыть тарелки.
– Зена, Итан ни при чем! Блюдо правда кошка разбила, но из чулана я его вынула, так что я и виновата.
Зена стояла над своим погибшим сокровищем, и ее лицо на глазах застывало в каменную маску негодования.
– Ты… ты его вынула? Чего ради?
Мэтти залилась краской.
– Я хотела… чтобы на столе было красиво, – еле выговорила она.
– Ты хотела, чтобы на столе было красиво, и ты воспользовалась моим отсутствием и взяла самовольно вещь, которую я берегла как зеницу ока! Да знаешь ли ты, что я это блюдо ни разу на стол не ставила, даже когда пастор приходил к обеду, когда тетя Марта приезжала из Бетсбриджа! – Зена задохнулась, словно заново потрясенная подобным святотатством. – Ты плохо кончишь, Мэтти Силвер. Ты, видно, в отца пошла. Не зря мне люди говорили, когда я тебя брала в дом, не зря меня предупреждали, и уж как я старалась свое добро от тебя уберечь, а все-таки ты до него добралась, погубила самое мое любимое… – Тут у нее вырвалось рыдание, но она поборола минутную слабость и снова окаменела, на этот раз окончательно. – Если б я вовремя людей послушалась, тебя бы уже давно здесь не было, и все бы было в целости и сохранности, – сказала она, снова собрала осколки и вышла из кухни, неся их перед собой, словно мертвое тело…
Глава VIII
В свое время, когда болезнь отца вынудила Итана прервать ученье и вернуться домой, мать выделила ему комнатушку рядом с пустовавшей «залой». Он прибил там полки для книг, соорудил себе из досок холостяцкое ложе, разложил на кухонном столе свои бумаги, повесил на грубо оштукатуренную стенку портрет Авраама Линкольна и
