Мишель Моран - Нефертити
Стражники переводили взгляды с одного фараона на другого, не понимая, кому же подчиняться. А потом Эхнатон погнал колесницу прямо на запертые ворота, и Нефертити, испугавшись, что он сейчас разобьется насмерть, закричала:
— Откройте! Открыть ворота!
Эхнатон и не подумал останавливаться. Ворота едва-едва успели отвориться, как бешеная колесница с наездником промчалась сквозь них. Фараон Египта исчез в ночи, а языки пламени во дворе поднялись еще выше, скрывая тела его детей.
Нефертити шагнула в круг света. В правой руке у нее были посох и цеп, знаки власти. Левую она сжала в кулак.
— Верните его обратно!
Стражники заколебались.
— Я — фараон Египта! Верните его обратно, — она повысила голос, — пока он не уничтожил всю Амарну!
Из дворца с плачем выбежала служанка, и все, кто находился во дворе, дружно обернулись. Девушка упала на колени перед Нефертити.
— Ваше величество, вдовствующая царица скончалась!
Присутствующие истерически запричитали, и отец быстро подошел к Нефертити.
— Если он вернется, он может принести чуму. Мы должны отпустить обитателей дворца. Найти баржи и вывезти их за пределы города. Слуги останутся. Твои дети…
— Должны уехать, — самоотверженно произнесла Нефертити. — Пускай Мутноджмет увезет их.
Ее слова потрясли меня.
— Нет! — воскликнула Меритатон. — Мават, я тебя не оставлю! Я не уеду из Амарны без тебя!
Отец взглянул на Меритатон, оценивая, насколько серьезно она настроена.
— Я не покину дворец! — решительно заявила Меритатон.
Отец кивнул:
— Тогда отошли с Мутноджмет Анхесенпаатон. Они могут пожить в Фивах до той поры, пока Эхнатон не восстановит порядок.
Он посмотрел в сторону дворца и на миг прикрыл глаза — но это было единственной передышкой, какую он себе позволил.
— А теперь я должен повидать мою сестру, — сказал он.
Я видела, какую дань взимала власть с моей семьи. У отца запали глаза, а Нефертити словно бы съежилась под бременем стольких потерь. А вот теперь скончалась женщина, приведшая нас к власти. Никогда больше мне не увидеть ее проницательного взгляда, не услышать ее смеха в моем саду. Никогда больше она не посмотрит на меня, угадывая мои мысли, словно бы читая их с листа папируса. Женщина, правившая бок о бок со Старшим, с Аменхотепом Великолепным, и взявшая на себя его роль, когда он устал от власти, ушла в загробный мир.
— Да благословит тебя Осирис, Тийя, — прошептала я.
Женщины и дети с пронзительными криками мчались к Залу приемов.
— Фараон бежал! Фараон бежал! — выкрикнула какая-то служанка, и ее крик разнесся по коридорам, среди комнат прислуги.
Я видела, как женщины мчатся мимо открытых окон, перекрикиваются и тащат в охапках одежду и драгоценности.
— Боги покинули Амарну! — крикнул кто-то. — Даже фараон нас бросил!
Женщины тянули детей через двор, заполненный едким дымом, чтобы добраться до пристани. Они несли сундуки с одеждой, а мужчины тащили остальные пожитки семьи. Слуги бежали вперемешку с придворными и послами. Это было безумие.
Мои родственники кинулись во дворец, но Нахтмин остановил меня, прежде чем мы добрались до Зала приемов.
— Мы не можем оставить твою родню в таком положении, — сказал он. — Фараон умчался. Когда люди в городе обнаружат, что он исчез, твоя родня окажется в опасности.
— Мы окажемся в опасности, если он вернется, — в отчаянии произнесла я. — Он может снова принести чуму.
— Значит, мы посадим его в карантин.
— Фараона Египта?!
— Без согласия твоего отца я никогда не смог бы жениться на тебе, — пояснил Нахтмин. — Так что мы в долгу перед ним. Оставайся с Баракой и Хеквет и будь готова уходить, как только придет весть. И Анхесенпаатон тоже забери. Я пойду отыщу твою сестру. Она должна быть готова посадить его в карантин, если он вернется.
Когда во дворец, спотыкаясь, вошли стражники с царем, пребывающим в полубессознательном состоянии, окровавленным и обожженным — он поджигал дома собственных подданных, — все, кто еще остался при дворе, развили лихорадочную деятельность.
— Поместите его в самые дальние покои и заприте дверь! Дайте ему еды на семь дней, и пускай никто не входит к нему! Пускай никто — под угрозой смерти! — не выпускает его наружу!
Пока отец отдавал распоряжения касательно карантина, стоящий рядом с ним визирь Панахеси безмолвствовал.
— Не вздумай подходить к нему, — предупредил отец.
— Еще чего не хватало! — огрызнулся Панахеси.
Когда Эхнатон осознал, что происходит, дверь уже закрыли и заперли. Он стал кричать на весь дворец, требуя, чтобы его выпустили, звал Нефертити, а в конце концов стал призывать Кийю.
— За Кийей кто-нибудь следит? — спросила моя сестра.
К Кийе приставили стражников; Кийя, узнав, что Эхнатона заперли в его покоях, словно заключенного, принялась плакать. На второй день именно ее пронзительный, перепуганный крик оповестил дворец, что Эхнатон кашляет кровью и что стражники у покоев царя слышали из-за двери сладковатый запах, подобный запаху меда и сахара. На третий день кашель прекратился. На четвертый за дверью воцарилась тишина.
Прошло шесть дней, прежде чем подтвердилось то, что мы и так уже знали.
Фараон-еретик предстал перед Анубисом.
Когда эту весть сообщили Нефертити, она кинулась к нашей матери, рыдать в ее объятиях. Потом она пришла ко мне. Эхнатон был эгоистичным царем и слабым правителем, но он был ее мужем и соучастником всех дел. И он был отцом ее детей.
— Нам следует оставить этот город, — сказал отец, входя в комнату.
Следом за ним вошел Нахтмин.
Нефертити посмотрела на него, вне себя от горя.
— Это — конец Амарны, — прошептала она мне. — Когда мы умрем, Мутни, она рухнет, а кроме нее у нас ничего нет, что поведало бы о нас.
Ее мечте о бессмертии и величии предстояло остаться в пустыне и кануть в пески. Нефертити закрыла глаза, и мне захотелось знать, что сейчас стоит перед ее мысленным взором. Ее город, лежащий в развалинах? Ее муж, изуродованный чумой? Она слышала о том, что люди выходят на улицы и жгут собственные дома в знак протеста против Эхнатона. Его изваяния были разбиты, а изображения на стенах храмов изуродованы. При первых признаках чумы Нефертити велела Тутмосу запереть его мастерскую и бежать. Это было ее единственным самоотверженным деянием. Но в Амарне нечего было больше строить. Все уже было построено — а теперь будет разрушено.
Отец предупредил:
— Они жгут свои дома, а если войско бежит, они примутся за дворец. Нам следует похоронить Эхнатона.
